Читать онлайн книгу "Вероника"

Вероника
Андрей Владимирович Халов


Ад Министр@Тор
Роман «Вероника» – один из 28 романов гиперромана «Ад Министр @ Тор», литературно-стилистического изобретения автора, где каждый роман является законченным по смыслу литературным произведением, имеющим некоторые временные, сюжетные и образные связи с другими, входящими в гиперроман, книгами. Однако это нисколько не мешает считать каждый из них отдельным, самостоятельным, законченным литературным произведением. По замыслу автора гиперроман отличается от других видов литературных конструкций, таких, как серии, циклы тем, что имеет объёмную конструкцию, представленную на рисунке ниже, а окружающие каждую из книг этой пирамиды соседние произведения наиболее близко сочетаются с нею по хронологии, героям, имеют некоторое переплетение сюжетов. Так, например, роману «Вероника» хронологически предшествуют нижележащие в пирамиде книги «Возвращение к истине», «Джунгли мегаполиса», «Долгая дорога в никуда», «Взлом», «Охромов», а продолжают хронологию повествования вышележащие в пирамиде «Лондон», «Шах@Иды», «Светлый Князь», «Красное Зеркало», «Гольфстрим» и т. д.





Андрей Халов

Вероника





Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Халов Андрей, 2014





Об авторе


Халов Андрей Владимирович. Родился в городе Волгограде в 1966 году. Тяга к литературе появилась в 12 лет. В 1982 году окончил Казанское суворовское училище. С 1984 по 1988 год проходил обучение в Сумском артиллерийском командном училище, которое окончил с отличием. Служил в Монголии, в Иркутской области. В 1993 году уволился из рядов вооружённых сил, пытался заниматься бизнесом. За годы службы объездил весь Советский Союз. Написал несколько романов, в том числе гиперроман «Ад Министр @ Тор», состоящий из 28 романов, фантастический роман «Сын Неба», продолжение романа Алексея Толстого «Аэлита». Является автором многих стихотворений. Продолжает заниматься литературным творчеством.




О книге



Роман «Вероника» – один из 28 романов гиперромана «Ад Министр @ Тор», литературно-стилистического изобретения автора, где каждый роман является законченным по смыслу литературным произведением, имеющим некоторые временные, сюжетные и образные связи с другими, входящими в гиперроман, книгами. Однако это нисколько не мешает считать каждый из них отдельным, самостоятельным, законченным литературным произведением. По замыслу автора гиперроман отличается от других видов литературных конструкций, таких, как серии, циклы тем, что имеет объёмную конструкцию, представленную на рисунке ниже, а окружающие каждую из книг этой пирамиды соседние произведения наиболее близко сочетаются с нею по хронологии, героям, имеют некоторое переплетение сюжетов. Так, например, роману «Вероника» хронологически предшествуют нижележащие в пирамиде книги «Возвращение к истине», «Джунгли мегаполиса», «Долгая дорога в никуда», «Взлом», «Охромов», а продолжают хронологию повествования вышележащие в пирамиде «Лондон», «Шах@Иды», «Светлый Князь», «Красное Зеркало», «Гольфстрим» и т. д.




Краткая предыстория романа «Вероника», из романа «Джунгли мегаполиса»:


Вероника со своим мужем Бегемотом в сопровождении Димы Гладышева, которого Бегемот, авторитет из украинского города Сумы, захватил с собой для массовки, приезжает в Москву. По замыслу Бегемота Гладышев должен составить компанию Веронике, пока он будет заниматься своими делами. В ходе схватки со столичным преступным кланом Бегемот терпит поражение, поскольку у него не осталось людей, привлекает к своим делам Гладышева. К тому же, он не может его больше оставлять наедине со своей молодой супругой, потому что обнаруживает, что она закрутила с недотёпой Гладышевым роман. Удирая от погони, Бегемот укрывается в каком-то заброшенном доме, где Дима, нечаянно выстрелив из пистолета, убивает своего патрона.

Вероника остаётся одна….



Совет читателю:

Произведение в оригинале написано для литературных гурманов, в «шахматном» порядке расположения глав. Поэтому, если так трудно воспринимать смысл, читайте сперва нечётные главы, а потом – чётные.

С уважением, Халов Андрей.
















Глава 1


– Вероника! Вероника!

Она не отзывалась.

Он догнал её.

– Почему ты не захотела отвезти урну с прахом домой, на родину? – спросил её Дима.

Он, видимо, даже и не догадывался, что в эту минуту Вероника его терпеть больше не могла….

После похорон мужа она вдруг особенно остро почувствовала дикое, нестерпимое отвращение к своему примелькавшемуся уже ей спутнику. Теперь Гладышев был ей противен так, как никогда прежде. Отвращение было нестерпимо! Так нестерпимо, что она даже вид его едва выносила.

«Боже, как я с ним ещё в постель ложилась?! – Вероника старалась не смотреть в сторону вышагивающего рядом с ней, как ни в чём не бывало, по дорожке от угрюмого здания крематория к виднеющейся вдали стене красной кирпичной кладбищенской ограды Гладышева. – Куда мои очи глядели?!».

Её душила какая-то горькая, подспудная обида. Нет, конечно же, не на Гладышева, – она, хотя и была чрезвычайно зла, понимала, что он просто дурак, шут гороховый…. Хотя шут этот застрелил её мужа, пусть даже и нечаянно! А теперь вот разглагольствует, будто ни при чём, идёт рядом с ней, и ему ничего от того, что только что в печи крематория, как мусор, сожгли останки её супруга, не стало.

Больше всего Вероника злилась сейчас даже не на себя, а на свою судьбу. Ведь всё было так хорошо!.. И – на тебе! Что-то подсказывало ей, что теперь всё будет не так, как прежде! Не будет уже той беззаботной жизни, к которой она успела привыкнуть, когда можно было тратить направо и налево, не задумываясь, столько денег, сколько хотелось. Вероятно, ей, как и прежде, до замужества, придётся считать копейки, выбирая мучительно и долго, что нужнее дорогущая, но престижная губная помада или кусок колбасы….

Всё возвращается?!.. Да, несомненно! Всё возвращается куда-то туда, откуда она только что сбежала, стремительно поднявшись, как на лифте, за счёт положения Бегемота на недосягаемую прежде высоту! А что теперь?! Теперь лететь ей с этой вот кручи вниз, и как бы не расшибиться в пух и прах! Но она не хочет этого! Она к этому не готова, да и не желает вновь оказаться там, откуда едва выкарабкалась! И она будет защищаться!

Да, она злилась на свою судьбу. И Гладышев был частью этой судьбы. Если бы не он, то Бегемот был бы до сих пор жив, и её беззаботному существованию теперь, как и прежде, ничего бы не угрожало. Поэтому неосознанной частью нестерпимого отвращения, которое она испытывала к Гладышеву, была та угроза её пошатнувшемуся положению, которая, как ей казалось, исходит от него. Она её чувствовала всем своим существом. И хотя угроза эта вроде бы уже осуществилась, у Вероники было такое ощущение, что она ещё находится где-то в будущем, где-то впереди по судьбе, и угрожает ей оттуда. Ей казалось, что если сейчас она не избавиться от Гладышева, то в будущем её ждут большие неприятности. Провинциальная беспечность толкала её на новые необдуманные и легкомысленные шаги.

– Я смотрю, у тебя повышенная разговорчивость сегодня, – вдруг прервала своё ничего хорошего не обещающее молчание Вероника и, повернувшись к надоевшему ей спутнику, гневно осадила его беспечную прыть. – Но так уж и быть, я отвечу. Надеюсь, это твой последний вопрос! Думаю, ему будет лучше покоиться здесь, где его убили, чем лежать в той земле, по которой ходит его убийца-недоделок.

Вероника бросила последний взгляд на оставшееся вдалеке надгробие, а затем решительно пошла прочь, к выходу с кладбища крематория.

Гладышев всё следовал за ней, и теперь все её мысли были заняты тем, как отвязаться от этого опротивевшего ей эскорта. Он поотстал, и потому Веронике пришлось ждать его в воротах глухого забора кладбища. Она остановила его жестом руки.

– Мы сегодня же съезжаем из гостиницы: мне нужны деньги, – бросила ему, глядя в сторону, Вероника. – К тому же, я не собираюсь тебя содержать, как это делал Жора. Так что, Гладышев, в гостиницу можешь даже не возвращаться…. Впрочем, нет, заберёшь свои пожитки и сваливай. Ты меня больше не интересуешь, как, впрочем, и не интересовал никогда. Надеюсь, с завтрашнего дня наши пути никогда больше не пересекутся, мой маленький идиотик. Честно говоря, я ожидала от тебя всего, только не такой свиньи, которую ты мне подложил: лишить сразу и мужа, и средств к существованию. Кому я теперь нужна? Я сейчас не плачу лишь потому, что выплакала все слёзы в эти последние ночи! Свинья! Ты сделал меня сиротой и оставил моего ребёнка без отца.

Она говорила быстро, без запинки, с такой уверенностью, будто давно уже отрепетировала и эту речь, и эту сцену.

– Какого ребёнка? – удивился Гладышев. – У тебя будет ребёнок?!

Он обрадовался и от того стал ей ещё омерзительней.

– Да, к сожалению, – ответила она, мысля, как бы поскорее закончить с ним. – Но, слава Богу, что не от тебя!

Вероника развернулась и пошла быстрым шагом прочь по узкому тротуару вдоль красного забора. Её каблучки цокали металлом по асфальту. Каким-то шестым чувством она ощущала, что он в растерянности и смятении остался стоять на месте, провожая её взглядом. Ей показалось, что она отделалась от него навсегда, и потому вздохнула с несказанным облегчением.

На шоссе она по старой привычке подняла руку, чтобы поймать такси, но тут же опустила её, вспомнив, что теперь деньги надо считать и экономить, а потому направилась в сторону автобусной остановки.

Гладышев плёлся где-то сзади.

Через час, взяв в фойе гостиницы ключи, она вошла в номер, который они занимали с Гладышевым. В голове уже вертелись мысли: что, куда положить, что взять с собой, а что выбросить на помойку.

Вошёл Гладышев. Он молча собрал свои пожитки и через некоторое время, невнятно буркнув под нос: «До свиданья!» – исчез за дверью номера.

– Вали! Вали! – на ходу, даже не обернувшись, бросила ему на прощанье Вероника, деловито и быстро прошагиваясь по номеру и подбирая то тут, то там разбросанные вещи.

Когда дверь за Гладышевым закрылась, она подошла, заперла её на ключ, чтобы он вдруг не вздумал вернуться.

Теперь она плюхнулась на постель и позволила себе расслабиться, раздумывая, как добираться домой.

Несколько минут, может быть, даже полчаса она лежала, просто и бездумно глядя в потолок, изредка прислушиваясь к глухим шагам в коридоре за дверью. Её всё-таки беспокоило, что Гладышев может вернуться и начать ныть, что у него нет денег….

«Кстати, надо подбить бабки!» – вдруг решила Вероника и потянулась за сумочкой.

Присутствовавшие на похоронах друзья, знакомые и родственники Бегемота, – правда, не все, – были добры к ней, и теперь у неё в руках было три десятка сотенных долларовых купюр.

Вероника стала прикидывать, сколько ей придётся поменять прямо сейчас внизу, в пункте обмена валюты в фойе гостиницы, – на дорогу и на расходы на первое время дома. Остальные деньги она убрала подальше, спрятав их в небольшой потайной карманчик сумочки.

«Видимо, всё-таки придётся взять такси, – решила она, окинув взглядом свои вещи: два больших чемодана и сумку. – В автобусе или метро я с этим сама не доеду!»

Вероника набрала по телефону номер администраторши:

– Будьте добры, на шесть часов вечера закажите мне такси на Киевский вокзал, – попросила она дежурную.

– А вы что, съезжаете? – поинтересовалась та.

– Да, – беззаботно ответила Вероника. – Мне ещё билеты надо на поезд заказать и деньги поменять, доллары.

– Я сейчас к вам поднимусь, – раздалось в ответ в трубке.

Вероника пожала плечами и стала переносить чемоданы в прихожую номера. До поезда оставалось ещё два часа.

Управившись со всеми делами, она подошла к окну и стала смотреть вниз, на улицу.

Вокруг была глубокая осень, кое-где лежал уже небольшими островками мокрый, таящий снег. Около станции метро суетилась огромная толпа народа. Дальше в тумане угадывались контуры центрального входа на ВДНХ….

Дверь попытались открыть, но она была заперта изнутри. Тогда раздался настойчивый, требовательный и властный стук, будто бы Вероника забаррикадировалась в номере и никого не пускает. Стук был такой наглый и неприятный, что это полоснуло Веронику по нервам.

– Иду, иду! – закричала она через весь номер, стараясь успокоить кого-то за дверью. – Да кто там такой нервный?!..

За дверью стояла администраторша, которой Вероника только что звонила по телефону. Её лицо было каким-то напряжённым. Она внимательно и пристально всматривалась в глаза Вероники, будто та что-то у неё украла. За спиной администраторши маячил портье.

– Можно войти? – поинтересовалась администраторша.

– Конечно, – Вероника пропустила служащих гостиницы внутрь.

Администраторша зашла в прихожую номера, окинула взглядом собранные и готовые к выносу чемоданы. Портье, следовавший за ней, мялся в нерешительности. Женщина прошла в комнату и остановилась посередине, видимо, ожидая, когда зайдёт Вероника.

Девушка плюхнулась на кровать перед ней, развалившись и подперев голову локтем.

Администраторша долго смотрела на неё всё так же пристально, потом сказала:

– У вас долг за номер, вы должны рассчитаться!..

Веронику точно холодным душем окатили. Она поднялась и села ровно. Где-то в глубине её души неприятно засвербело нехорошее предчувствие. От наглости администраторши у неё пропал даже на какое-то время дар речи, но внутри всё отчётливее росло возмущение, которое вот-вот должно было выплеснуться наружу справедливым возмущением, скандалом и записью в жалобную книгу: она-то уж точно знала, что ничего не должна.

Вероника решила, что спуску этой наглой даме не даст.

– Вообще-то, за номер, включая обеды из гостиничного ресторана, оплачено было сразу, при поселении, до конца года, насколько я знаю! – медленно, со сдерживаемым гневом произнесла она, рассчитывая увидеть в следующую минуту гримасу извинения за недоразумение и доставленное беспокойство на лице служащей гостиницы.

Но лицо той вопреки ожиданиям наивной провинциалки и не думало меняться. Ни один мускул не дрогнул на её щеках. И оно было по-прежнему суровым и даже злым.

– Повторяю! У вас долг за номер! Вы, прежде чем съехать, должны оплатить ещё вот столько! – она протянула Веронике расчётный лист.

Вероника взглянула на сумму, и её брови высоко взлетели от удивления. На оплату счёта ушла бы вся её заначка, все те доллары, что были припрятаны у неё на чёрный день. И из Москвы она уехала бы с пустым кошельком. Это раздосадовало и возмутило Веронику. Она не считала, что этот чёрный день настал, тем более что всё было давным-давно оплачено её покойным супругом.

– С какой это стати?! – возмутилась она. – Откуда эта сумасшедшая цифра?! Вы хоть представляете, сколько это денег?!..

– Ровно столько, сколько стоит номер, который был у вас в распоряжении по сегодняшний день!

– Но мой… мой муж при мне оплачивал номер до конца года. Да я вам сейчас квитанцию покажу об оплате! – Вероника принялась лихорадочно рыться в сумке, чувствуя, как ситуация выходит у неё из-под контроля.

Ей очень хотелось, чтобы всё вернулось в нормальное русло и продолжало идти спокойно и размеренно, как несколько минут назад.

– Мне не надо ничего показывать! – остановила её жестом администраторша. – У вас долг за проживание в номере люкс! Будьте добры, оплатить его до отъезда!

– Но… объясните мне! Я ничего не понимаю! – взмолилась в растерянности Вероника, чувствуя в словах администраторши какую-то нерушимую уверенность в своей правоте.

– А что тут понимать?! – администраторша открыла блокнотик, который подал ей портье. – Да, у вас был оплачен номер до конца года, в котором вы сейчас находитесь! Но этот номер оплачен на фамилию Гладышев. У вас фамилия – Бегетова, насколько я понимаю, если верить данным вашего паспорта. Это, во-первых! К тому же, за вами числится другой номер, насколько мне известно.

– Да, но мы давно сдали тот номер, и неиспользованная плата за него, – ведь ещё не Новый год, правда?! – должна перейти на покрытие долга за этот номер, если чего и не хватает! – парировала довод администраторши сконфуженная Вероника. Она нутром чувствовала, что её пытаются развести самым наглым образом, и лихорадочно искала пути защиты.

– А какое, собственно говоря, отношение вы имеете к Гладышеву Дмитрию и к его деньгам? Вот он пусть подходит и получает возврат суммы! Мы ему выплатим! Вы же никакого отношения к этим деньгам не имеете. К тому же, по правилам нашей гостиницы, которые вы нарушили, вам, гражданка Бегетова Вероника, выписан штраф за проживание в одноместном номере с посторонним мужчиной, поскольку, как теперь выяснилось, это вовсе не ваш супруг-молодожён, как вы нам тут представляли целый месяц. Вы нарушили правила социалистического общежития. У нас тут что, дом свиданий или публичный дом?!.. У нас порядочная, высоко разрядная гостиница высшего уровня качества! И нам не всё равно, что тут у нас в номерах делают постояльцы! По правилам проживания в гостинице, – она потрясла вдруг невесть откуда взявшейся невзрачной брошюркой, – мы имеем полное право вас оштрафовать! Что мы и делаем!

С каждым произнесённым словом голос администраторши повышался всё более угрожающе, и Вероника чувствовала, как та пытается пригвоздить её своим натиском и не дать ускользнуть ей от расплаты.

– Кстати, такой же штраф выписан на имя снимавшего этот номер Дмитрия Гладышева! Но, поскольку он съехал, – а я видела, как этот товарищ выходил с вещами из гостиницы, – а вы остались, то платить оба штрафа будете вы! – администраторша ткнула в её сторону своим корявым длинным пальцем, потом достала из блокнота какие-то две квитанции и потрясла перед носом у Вероники.

– Это безобразие! – возмутилась уже как-то не совсем смело Вероника. Чувствовалось, что аргументы наглой тётки, её стремительный натиск и всё более повышающийся тон голоса возымели на молодую, неопытную в житейских делах девчушку своё действие: она начала ломаться. – Я ни за что платить не буду!.. Я требую, чтобы мне предоставили книгу жалоб!

Возникла небольшая пауза, словно обозначилась кульминация разговора, затем администраторша уже более низким и спокойным тоном победителя, только что прикончившего жертву, спросила:

– Может быть, вы, гражданка Бегетова, с милицией хотите разговаривать?.. Я её сейчас вызову!

Мысли, путаясь друг с другом, лихорадочно закрутились в голове Вероники. И хотя она чувствовала, что её пытаются надуть, но понимала, что формально администраторша была права, доказать обратное ей вряд ли удастся, и наверняка, – если та вызовет милицию, – дело примет скверный оборот.

Вероника лихорадочно пыталась что-нибудь придумать, пока администраторша молча ждала от неё ответа, стоя посреди комнаты и нагло глядя сверху вниз. Мысли сталкивались в голове, путались и мешали бежать друг дружке.

Самый простой и, возможно, правильный выход из сложившейся ситуации был бы заплатить деньги, которые требовала эта тётка. Но, как нарочно, сумма, которую та обозначила, совпадала с имеющейся у неё наличностью. И если бы она сейчас рассчиталась, то на дорогу ей, возможно, ещё и хватило, но на перрон вокзала родного города она сошла бы без копейки за душой.

Веронику бросило в жар от одной мысли расстаться со всеми деньгами, которые у неё ещё остались от прежней роскошной жизни! И отдавать их, эти дающие надежду на будущее крохи, остатки былой роскоши, этой ловкой тётке, которая будто узнала, сколько может с неё получить, и вдруг наехала на неё по совершенно надуманному предлогу, она не собиралась!

Вероника глянула на часы. Скандал длился уже целый час. Мысли продолжали лихорадочно крутиться в её голове, ища выход из опасной ситуации.

Администраторша смотрела на неё, как удав на кролика. Рядом, чуть позади неё, посматривая по сторонам и зыркая то и дело в потолок, видимо, чтобы не встретиться с Вероникой глазами, тёрся портье. Видно, присутствовать при подобном ему приходилось регулярно.

– Хорошо! – сдалась Вероника. – Я заплачу! Только у меня нет с собой таких денег!.. Я буду звонить родственникам и знакомым. Сами понимаете, что собрать такую сумму непросто. У вас день проживания стоит, как их месячная зарплата!

– Дело ваше! – более дружелюбно произнесла администраторша. – Но пока вы не рассчитаетесь, мы вас не отпустим – сами понимаете!.. Вот! Подписывайте квитанции, что с долгом согласны! Крайний срок расчёта – завтра до двенадцати ночи!

Она протянула Веронике квитанции, а портье, вдруг переставший глазеть по сторонам, участливо подставил поднос, на котором взятая ими в оборот девчушка могла бы расписаться.

«Ты подписываешь себе смертный приговор!» – кричало что-то внутри Вероники, но она проигнорировала этот голос и стала писать под диктовку администраторши.

– И учтите, – добавила в дверях та, покидая победительницей поле битвы, – пока вы живёте здесь, – никого не волнует, по какой причине, – плата за номер продолжает начисляться!..

Когда дверь в коридор за незваными гостями захлопнулась, Вероника обессилено рухнула на кровать, словно подкошенная, и долго лежала так, раскинув руки и бездумно глядя в потолок.

«Беги! – кричало что-то теперь внутри неё. – Спасайся! Беги! Тебя до нитки разденут!»

Эта беспокойная мысль больно сверлила сердце тревогой. Будущее, которое ещё час назад казалось, пусть и безрадостным, но всё же брезжащим неким подобием надежды, теперь выглядело неопределённо и даже мрачно. Без этих денег будущего для неё не было вообще! Поэтому вдруг Вероника решила, что рассчитываться непонятно за что она не станет. Теперь её беспокоила только одна мысль, как незаметно из гостиницы улизнуть.




Глава 2


Веронику раздели догола.

Всю одежду и нижнее бельё, которые на ней были, порвали прямо на теле, и, оставив ей высокие сапоги, вывели из кабинета администраторши, а потом долго прогуливались с нею по коридорам гостиницы.

Впереди шла «мама». В руке она держала поводок, который был пристёгнут к ошейнику на шее девушки.

Веронике было нестерпимо стыдно. Она никогда не чувствовала себя униженной настолько, как сейчас. Она просто сгорала от стыда и, хотя навстречу попадались случайные, совершенно незнакомые люди, по большей части иностранцы, низко опускала голову, чтобы её лица не было видно.

Хотя был уже первый час ночи, в коридорах то и дело кто-нибудь встречался. Люди, не ожидавшие такое увидеть, испуганно шарахались в стороны от дамочки, медленно, будто бы победно, словно на каком-то феерическом шоу-параде, вышагивавшей по самому центру прохода.

Это была фантасмагорическая картина.

Впереди странной кавалькады шла, гордо выпятив грудь и подняв подбородок, – вся из себя расфуфыренная, – помпезная дама лет более чем средних, в красном платье с глубоким до неприличия декольте. На ногах у неё были ярко-красные чулки в очень крупную сетку с большими, словно руками вязаными узлами, белые полусапожки на высоком каблуке с золотистыми цоколями над подковками.

В руке у дамы был поводок, на котором та будто какую-то собачку вела за собой следом ослепительной красоты совершенно голую девушку, стыдливо прикрывающую своё лоно руками. Поводок был пристёгнут к широкому ошейнику с шестью конусообразными металлическими шипами, навинченным на него по периметру, который кожаным обручем опоясывал красивую шейку юной прелестницы.

Та низко опускала голову, отчего её лица почти не было видно. Только на щеках рдели пятна густого пунцового румянца стыда. Локоны шелковистых, переливающихся оттенками русого волос играющими в свете галогеновых светильников волнами ниспадали на её хрупкие, обворожительнее плечики, а с них стекали на спину и вперёд, на грудь.

Красивые, изящные, сочные и в то же время упругие, девических форм и размеров, груди слегка колыхались при ходьбе девушки. Их линии, плавно изгибаясь от вертикального пике с её хрупких плечиков к двум пересекающимся гиперболам, заканчивающимся сосцами, очерчивали собой притягательные, невиданной, роскошной, чрезвычайной, красоты, круглые, налитые книзу формы, образующие две увесистые, словно наполненные гроздьями спелого винограда, чаши, упруго пружинящие на своей подвеске при каждом шаге. Каждая из них, цвета слоновой кости, маняще сияла большим ярко-розовым, как красная медаль, соском, ослепляя и завораживая своей неправдоподобной красотой, великолепием и неожиданностью встречи там, где этого по разумению любого добропорядочного бюргера или постояльца другой цивилизованной породы вроде англичанина, француза или американца, – всех случайных мужчин, видевших это чудо, – и быть не могло.

Позади процессии следовало несколько мужчин кавказской наружности с суровыми лицами, одетых в строгие костюмы и белые рубашки-косоворотки, внимательно озирающих, обшаривающих колкими взглядами чёрных глаз перепуганных, заворожённых и озадаченных очевидцев происходящего.

А те и понять не могли, что такое они видят. Быть может, это было чудачество администрации гостиницы, которая таким образом в эти нелёгкие посткоммунистические времена привлекала на постой клиентов, наслушавшихся от своих уже посещавших Россию знакомых о творящихся в этой гостинице невероятных, экзотических и даже экзальтированных ночных чудесах, вроде этой прогулки вызывающе одетой, в возрасте, дамы с совершенно голой, завораживающей красоты девушкой на поводке вместо собачки.

У иных наблюдавших эту сцену бюргеров, случайно оказавшихся в эту минуту на пути процессии, были с собой фотоаппараты. Иностранцам вообще теперь было свойственно находиться здесь, куда бы они ни направились, с аппаратурой, поскольку в посткоммунистической России можно было внезапно наскочить на такой сенсационный, апокалипсический материал, который за весьма приличные деньги, сразу не только окупавшие с лихвой все расходы на поездку в эту дикую и странную страну, но и позволявшие моментально сделать состояние, с удовольствием приобрёл бы дома, в благополучной Европе или Америке, любой журнал или газета, специализирующиеся на освещении событий на постсоветском пространстве.

Но картина была настолько потрясающей, что многие из очевидцев, у которых были при себе фотоаппараты, от неожиданности и удивления не могли вовремя опомниться и сообразить, что нужно хвататься за камеру и снимать, пока процессия проходит мимо. Правда некоторые, наиболее шустрые и предприимчивые, – те, кто приехал сюда специально в поисках сенсаций, – всё-таки находились и вскидывали свою технику. Но сопровождавшие процессию «абреки», заметив это, тут же быстро подскакивали к таким, закрывая ладонями объективы, и, отрицательно мотая головой, что-то произносили на непонятном бюргерам языке, пресекая все попытки заснять кавалькаду. По интонации и выражению их лиц иностранцы понимали: снимать нельзя.

Некоторые пытались присоединиться к процессии и идти следом, но чеченцы, заметив хвост, отсекали его на ближайшем повороте.

Одному из свидетелей сцены всё-таки удалось сделать снимок.

Вспышка озарила Веронику. Всю дорогу она шла, не поднимая глаз, глядя в пол. И потому ей стали видны синеватые отсветы, озарившие её груди, живот и бёдра.

К иностранцу тут же подскочил чеченец. Что-то гыркнув, он с силой выхватил у того из рук фотокамеру. И хотя хозяин потянулся к своему аппарату с криками «No! None…», «абрек», стремительно открыв крышку, длинным рывком выпустил из него, как кишки из убитого животного, всю плёнку на пол, а потом, вернув фотоаппарат владельцу, невозмутимо и хладнокровно вновь присоединился к ушедшей вперёд процессии.

Помпезная дама, возглавлявшая кавалькаду, совершенно не обращала внимания на удивлённых и даже напуганных такой экзотикой постояльцев. Она словно бы прогуливалась не по знаменитой и популярной у иностранцев гостинице, а по своему личному зимнему саду где-нибудь в глуши, далеко за городом.

Иногда оборачиваясь, она поддёргивала поводок, к которому был прицеплен ошейник на прелестной шейке девушки, так, чтобы он больно и сильно хлестал ту по низко опущенному лицу. При этом дама в красном что-то говорила девушке. Иностранцы не знали русского, но в отличие от них Вероника хорошо понимала её слова:

– Подними харечку, симпатяшка! А не то в кровь расхлещу – нечего прятать будет! Проститутка не должна прятать своё лицо! Это её товар!..

Проститутка!!!..

Вероника не собиралась быть проституткой! Она согласна была делать всё, что угодно, даже мыть туалеты, чтобы отработать долг, но… быть проституткой?!!

Женщине, особенно красивой от природы, свойственна стыдливость. Редко какая особа, не натренированная практикой публичного «аля, в чём мать родила» дебюта, сможет спокойно, как ни в чём не бывало, переносить своё присутствие в обнажённом виде при многочисленных одетых зрителях. И теперь у Вероники эту стыдливость выжигали из души пламенем стыда, от которого щёки горели как факела.

Веронике было и жарко, и холодно.

В коридорах гостиницы было довольно прохладно. Ветер гулял по переходам. В другой обстановке на таком холоде и сквозняке она уже давно озябла бы и даже простыла. Но сейчас она шла отрешённая от ощущения холода. Стыд, горевший внутри её тела жарким пламенем, не давал ей почувствовать его, а вся нереальность происходящего с ней до того ошеломила её, что она вообще уже ни на что вокруг не реагировала.

Единственное, что она понимала, это то, что её тело, её любимое, красивое, самое прекрасное в мире тело, изысканный храм её души, было раздето и выставлено теперь на постыдное обозрение.

Вероника потеряла счёт времени. Её всё водили и водили по коридорам гостиничного комплекса, спускаясь и поднимаясь по лестницам, проезжая на больших роскошных лифтах с этажа на этаж, пересекая залы и переходы между частями огромного здания. Ей казалось, что это длиться бесконечно.

Но вот процессия подошла к каким-то дверям, где наготове стоял швейцар.

При подходе «мамочки» он поприветствовал её унизительным, лизоблюдским даже, поклоном и, протянув руку, услужливо распахнул перед ней двери.

«Мама» вошла в них как королева в тронный зал, так и не сбавив скорости. Следом за ней в просторной зале роскошного номера с четырьмя огромными красными бархатными диванами в виде ракушек, занимавшими едва ли не половину всего внутреннего пространства, в сопровождении чеченцев влекомая поводком оказалась Вероника.

Пол номера от одной стены до другой был покрыт длинноворсовым белым ковром. Огромное окно на всю стену было зашторено тяжёлыми зелёными занавесами, богато отблёскивающими серебром в свете приглушённого освещения от бра в виде свечей на золотых подсвечниках-рожках, рядами висящих вдоль оранжевых стен комнаты по соседству с дорогими, эпического размера, картинами в больших золочёных рамах.

– Дайте ей водки!.. Разотрите! – приказала дамочка, усевшись на диван-ракушку.

Разуваясь, она задрала ногу так, что Веронике стало хорошо видно, что под платьем у неё ничего, кроме чулок, нет.

Зашедший следом за процессией и закрывший входные двери швейцар подошёл к серебристому сервировочному столику на золочёных колёсиках, стоявшему недалеко от входа в номер, на котором были расставлены закуски и спиртное, и, налив из графина водки, протянул Веронике стограммовую стопку.

– Пей! – приказала «мама», глядя на неё снизу.

Она сказала это спокойно, но так, что Вероника даже не подумала ей перечить и тут же осушила рюмку, запрокинув её в горло.

Водка была резкая, противная, с запахом – отвратительная! На Украине такой не было. Вероника закашляла, поперхнувшись застрявшим в горле от непривычности вкуса и ощущений спиртным, обжёгшим ей пищевод.

– Чего это ты?! – обиженно возмутилась «мамочка». – Хорошая водка, между прочим! «Распутин»! Сама такую пью!

Веронике не дали, как следует прокашляться, а тут же положили ничком на ребристую поверхность бархатной красной ракушки. Кто-то принялся растирать ей спину, плечи, ноги и ягодицы той же водкой.

Сначала кожу обожгло прохладой жидкости, но потом она стала всё сильнее греть. Тело стало быстро приходить в себя от озноба, согреваемое крепкими руками и спиртным, впитывающимся в кожу. Вероника даже почувствовала какое-то странное лёгкое блаженство, словно наступила недолгая передышка во время казни.

Её спину массировала пара рук, потом к ней присоединилась вторая, и вдруг кто-то сел на неё сверху. Вероника почувствовала грузность чужого тела у себя на бёдрах, с боков её обняли чьи-то голые тёплые бёдра. Крестец и ложбинку между ягодицами защекотал чей-то лобковый волос.

Её всё ещё продолжали массировать, но вскоре на спине осталась только одна пара рук. Это были руки того, кто сидел на ней сверху. Вероника ощущала, что это женские руки, потому что они были мягкие, нежные и маленькие. Она догадалась, что это руки «мамочки», поскольку больше женщин в комнате не было. Руки эти некоторое время разглаживали её спину, потом вдруг нырнули ей под мышки, схватили и стали мять её груди, с ловким умением сдавливая всё сильнее чаши сочных гроздей молочных желёз. Пальцы этих рук нащупали сосцы и, защипнув их, стали покручивать и пощипывать их, сжимая всё больше и больше, отчего у Вероники из глаз вдруг брызнули слёзы боли и неописуемого блаженства.

Она лежала ни жива ни мертва.

«Началось!» – почему-то думала она, хотя и не желала, чтобы её тело гладили по спине, чтобы кто-то ласкал её груди, тем более что это была женщина. Она не хотела, чтобы к ней прикасались и доставляли удовольствие и боль. Она этого не просила.

Но её об этом и не спрашивали. Её ласкали потому, что кому-то это было приятно делать, ласкали для собственного удовольствия, а не для того, чтобы доставить это удовольствие ей. Для этого же ей причиняли и боль.

– Ах ты, киска! – восхищалась «мамочка», трогая её, приникая к её спине своими мощными, жаркими грудями и водя ими по её коже так, что у Вероники по телу бегали от этого тысячи искрящихся электричеством мурашек, приятно покалывающих и взрывающихся словно маленькие пузырьки с газировкой. – Возможно, некоторое время ты будешь моею!..

Она продолжала одной рукой мять её грудь и щипать за сосок, отчего Веронике вопреки её желанию становилось всё приятнее. Она пыталась понять, удивиться, как может быть так: сразу же мерзко, противно и приятно, но волны блаженства накатывали всё сильнее, заливая мысли пожаром сладострастия.

Вторую руку «мамочка» запустила позади себя, между ягодиц Вероники, властно прорезав и разведя их своей ладонью словно ножом, потом нырнула пальцами в её вульву, нащупала клитор и стала его удивительно нежно массировать.

Кто-то взял Веронику за локоны её волос, со всех сторон окутавшие её лицо, собрал их, намотав на кулак, и, приподняв за них с дивана её голову, привлёк её к себе, завернув набок.

Вероника почувствовала, что изнемогает от желания. Ей было приятно и противно.

«Если изнасилование неизбежно – расслабься и наслаждайся!» – вспомнила она шутливый совет из школьных времён, хотела было ухмыльнуться ему с иронией, но не смогла: волна наслаждения штормом захлестнула мысли.

В губы ей что-то уткнулось, и она учуяла характерный запах. Кто-то разгребал пальцами её волосы, скрывавшие лицо, и старался пихнуть ей в рот свой член. Вероника сжала зубы и зажмурила глаза. Рука над головой собрала её волосы в копну, удерживая их в кулаке.

– Давай, давай! – закричал знакомый голос. – Гарик рассказывал, что ты хорошо сосёшь!..

Вероника сопротивлялась как могла. Она попыталась отвернуть голову. Но её с силой держали за волосы, с болью сжимая их пучок в кулаке.

– Давай, давай, сучка, отрабатывай! – кто-то нажал ей с силой на щёки пальцами, надавив так больно, что она невольно развела челюсти.

В рот что-то проникло. Вероника хотела вытолкнуть это языком, но это проникало всё быстрее и ещё дальше, внутрь неё, заполнив горло. Рука, державшая её волосы, стала таскать голову Вероники взад-вперёд, нанизывая её на член. В мышцах гортани начались рвотные спазмы, доставляя кому-то дикое удовольствие.

«Мамочка» тем временем общалась с её подружкой, раззадоривая её всё сильнее.

Две мужские руки взяли ноги Вероники за икры и развели в стороны. Затем её подняли за них так, что она едва не переломилась в том месте, где на ней сидела грузная женщина, но та от этого толчка повалилась вперёд на её спину, однако, продолжая при этом ласкать её грудь.

Веронике сзади под живот подложили большую холодную подушку, и её бёдра оказались задранными высоко вверх. «Мама» скатилась с неё в сторону, а потом, встав сбоку, стала пропихивать ей в анус то ли сразу несколько пальцев, то ли какую-то прибамбасину для сексуальных утех, может, фаллоимитатор.

Веронике стало нестерпимо больно, из глаз с большей силой брызнули, словно из сжатого лимона, слёзы, но закричать она не могла.

Вскоре кто-то пристроился к ней сзади, воткнув ей во влагалище свой член.

Вероника просто сходила с ума. Ей было нестерпимо больно, и также нестерпимо приятно. Душе же её было нестерпимо стыдно. И она металась внутри, не зная, в какой укромный уголок теперь спрятаться, – в отличие от тела, которое тайком от неё, уже испытало несколько оргазмов, ей было жутко и мерзко.

Но Веронику и не думали оставлять в покое. Её продолжали пользовать! И вскоре душа её затаилась где-то так глубоко, что ей показалось, будто она теперь просто живая кукла: плоть, нанизанная на кости, которой всё равно, что с ней делают. Душа её будто спряталась, свернулась где-то в клубок, как ёжик, ощетинившись отрешённостью, и перестала реагировать на все внешние раздражители.

Теперь Вероника в самом деле превратилась в огромную живую куклу для утех и удовольствий, которую имели со всеми возможными фантазиями «мамочка» и её приспешники. Она уже не реагировала ни на что сопротивлением, подчиняясь механически и бесстрастно, принимая всё, что в неё шло, и делая всё, что ей велели. Она уже даже не воспринимала реальность, словно находясь, хотя и в сознании, но в каком-то обмороке.

В голове её больше не было никаких мыслей, никаких ощущений – ничего.




Глава 3


За окном лёгким хороводом кружились снежинки, освещаемые на чёрном фоне вечернего московского неба откуда-то из глубины улиц блёклым, размытым светом фонарей. Им было всё равно, что где-то посреди Москвы, в огромной гостинице стоит и смотрит на их загадочный и беспечный танец девушка, запертая в фешенебельной крепости, как в тюрьме.

Придя в себя после разговора с администраторшей, Вероника спустилась в ресторан и поужинала, заодно убедившись, что за каждым её шагом пристально наблюдают. В фойе гостиницы с неё не спускали глаз несколько швейцаров и портье. Под их взглядами Вероника чувствовала себя, как мишень на стрелковом поле, ждущая, когда её поразят.

Однако убедившись в серьёзности угрозы, – хотя что-то подсказывало ей, что, если есть деньги, лучше отдать их, и пусть нищей, но спокойной за своё будущее уехать из Москвы восвояси, – Вероника лишь сильнее укрепилась в решимости бежать.

Ясно, что вещи, как ни жалко ей было, придётся оставить в номере. Но что делать дальше? Вызвать коммерческое такси, минуя администраторшу? Конечно!

Вероника вспомнила, как таксист, что по приезду в Москву привёз их, – её, Гладышева и Бегемота, – в «Космос», оставил тогда визитку со своим номером телефона. Жора хотел её выбросить, но Вероника, заметив это, забрала её зачем-то себе и положила в свою сумочку.

Сумочка её, надо сказать, почти как и у всякой женщины со временем непрестанно пухла, наполняясь всякой всячиной вроде вот этой никому не нужной визитки, и потому Вероника периодически её вычищала, выбрасывая всё подряд, что было в ней: и нужное, и ненужное, – без разбора в мусорное ведро.

Теперь она отчаянно трясла сумку, вываливая на постель всё её содержимое, которое могло бы, наверное, занять целый саквояж, но помещалось в её небольшие габариты, отчаянно вспоминая при этом, когда она в последний раз делала сумке «чистку».

Поскольку новых встреч и случайных знакомств в последнее время практически не было по причине длительного пребывания в замкнутом мире гостиницы в чужом, огромном, как океан, городе, в который с этого острова она одна и не выбиралась, а потому ни с кем и не знакомилась, – визитка таксиста всё ещё была в сумке. Она раскопала её среди груды косметики, носовых платков, подследников, колготок, трусиков, тампонов, ватных палочек, ручек, карандашей, тюбиков, цепочек, колье, браслетов, клипсов, серёжек, колец на руки и на ноги и прочих безделушек, а также многих когда-то давно уже брошенных в сумку бумажек с записями, открыток, визиток и прочих вещей, которые вообще непонятно как в ней умещались.

Схватив потёршуюся уже визитку как некую драгоценность, она бросилась к телефону на прикроватной тумбочке, на ходу поглощая её содержимое. «Только бы он был на месте!» – взмолилась Вероника, набрав последнюю цифру.

Трубку долго не брали, потом на другом конце провода раздался сварливый женский голос, в котором угадывался грубый армянский акцент. Женщина, ответившая ей, мало того, что говорила с диким акцентом, в котором знакомые слова попадались через раз, но ещё и русский понимала плохо.

– Гарик! Мне нужен Гарик! – добивалась от неё Вероника.

– Нэту, нэ-эту, Гарик! – далее следовал какой-то непереводимый набор слов. – Уэхал в город! – и опять что-то неразбираемое.

– Когда будет?.. Будет когда?! – переспрашивала Вероника, добиваясь, чтобы армянка её поняла.

– Нэту! Нэ-эту! – звучало на том конце провода.

Поняв, что это бесполезно, Вероника положила трубку и в отчаянии заломила руки. Таксист Гарик, как соломинка, за которую она хваталась, утопая, нужен был ей срочно.

«Буду звонить позже! – решила она, когда немая истерика закончилась. – У меня ещё есть время!»

Она звонила снова, – через час, потом через два, наконец, выждав, в первом часу ночи, когда приличные люди уже никого не беспокоят своим натренькиванием, – но всякий раз в ответ слышала всё тот же голос плохо понимающей её и скверно изъясняющейся на русском армянской женщины. И в ответ на её «Гарик» всё так же, по-прежнему звучало «Нэту!».

Время неумолимо, стремительно мчалось вперёд. Было уже три часа ночи.

Уличные фонари за окном приглушили свет и почти погасли. И теперь хорошо был виден силуэт взлетающей в небо небольшой ракеты, оставлявшей за собой широкий треугольный шлейф – основание памятника, темневшего на фоне мглистого оранжевого зарева далёких огней простёршегося во все стороны до горизонта ночного мегаполиса….

Вероника не спала. Нервы её были на взводе. Она напряжённо думала, как ей найти этого чёртова Гарика, будто бы он уже пообещал её спасти, и, шагая по комнате взад-вперёд, то и дело подскакивала к тумбочке с телефоном, намереваясь позвонить, но всякий раз останавливалась, не закончив набирать номер: звонить в такое время было неудобно уже даже армянам.

В конце концов осознание упускаемого шанса спастись заставило её решиться. Она набрала номер и, дождавшись гудков, стала ждать ответа, понимая, что завтра утром будет уже поздно, и надо действовать сейчас, коль твёрдо решила, что по доброй воле не заплатит наглой доярке-администраторше ни копейки!

В трубке долго раздавались длинные гудки. Наверное, на другом конце линии уже спали. Вероника хотела было дать отбой, положив трубку, как вдруг вместо гудков раздался сонный мужской голос:

– Алло-о-о!

– Гарик?! – угадала Вероника, обрадовавшись так, будто только что выиграла в лотерею миллион.

– Да…. Кто это?! – теперь она узнала голос того таксиста, скрипучий, словно прокуренный. Его она почему-то хорошо запомнила.

– Гарик! Это Вероника!.. Ну, помнишь, ты вёз с Киевского вокзала троих в «Космос»?!.. Там двоих оставил, а третьего повёз в «Метрополь».

Вместо ответа в динамике слышалось сопение. Было непонятно, то ли Гарик слушает и пытается вспомнить своих клиентов, каких у него на неделе, наверное, по десятку случается, то ли уже просто уснул, забыв положить трубку на аппарат.

– Гарик! Ты меня слушаешь?! – осторожно поинтересовалась Вероника.

– Да-да!.. – раздалось через некоторое время. – Кто это?!

– Гарик! Это Вероника тебя беспокоит! Ты что, не помнишь меня?!..

Молчание красноречиво ответило Веронике за Гарика.

– Чэго надо-то?! – снова раздалось на том конце провода.

– Гарик! Мне нужно, чтобы ты срочно подъехал ко мне в гостиницу «Космос»! – напрямую выложила Вероника.

– А-а-а! Так бы сразу и сказала! А то: помнищь, помнищь…. Откуда я вас всех могу помнищь?! Сейчас, через полчаса буду! Номер какой?..

– Только пройди так, чтобы никто не знал, в какой номер ты идёшь! – попросила его Вероника. – У меня тут проблемы с администраторшей возникли….

– Хорошо, милая! Нэ будэт у тэбя проблэм! – Гарик едва заметно экал, но говорил по-русски чисто – сказывалась долгая практика столичного таксиста.

Армянское обещание взбодрило Веронику. Она воспрянула духом и, распластавшись теперь расслабленно и безмятежно, будто уже спаслась, на двуспальной постели, стала в полудрёме ждать Гарика.

Через полчаса в дверь её номера тихо постучались. Заговорщический, едва различимый звук постукивания не оставил и тени сомнения. Вероника открыла дверь и запустила в номер армянина.

– А-а, это ты, красивая! – признал её Гарик. – Тебя-то я хорошо помню! Что у тебя тут стряслось?

– Гарик! – доверчиво, словно это был старый друг, а не таксист, которого она видела второй раз в жизни, бросилась к нему Вероника. – Помоги!.. Мне надо выбраться отсюда незаметно и завтра уехать на Киевский вокзал!

– Что, за постой задолжала, милая? – спокойно и рассудительно поинтересовался Гарик.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Вероника.

– Тут многие влипают! – поделился информацией армян. – У меня-то клиентов – о-го-го сколько. Немного непорядочно здесь считают! Простых, кого приметят, что за ними никого нет, так и норовят обобрать! Да ты не бойся! Завтра я тебя отсюда, милая, вывезу. Во сколько поезд?..

Вероника договорилась с ним, что он подъедет завтра, в половине шестого, за час до отправления поезда. На прощание, когда Гарик, симпатичный армянин лет тридцати, уходил, осторожно и тихо, чтобы не шуметь, прикрывая входную дверь, он, – Вероника заметила это, – одарил её сверху донизу, точно раздел, каким-то странным взглядом.

«Наглец! – подумала она про себя. – Мне ещё армяна не хватало! К тому же, я вдова! В трауре!»

Веронику всю передёрнуло снова. Однако желание всё-таки посетило её, и ей пришлось некоторое время бороться с собой, чтобы прогнать его прочь и усмирить начинавшее бушевать тело. Да, дай волю одухотворённой материи, прогони разум и, – поистине, – она бесстыдна! Впрочем, стыд и срам, опять же, – понятия социальные, чуждые природе, естеству. Это всего лишь рамки, в которых разум держит в узде естество….

Вероника справилась наконец со своими мыслями и стала лихорадочно думать, что же ей взять с собой. Гарик подтвердил, что чемоданы придётся оставить. Он обещал, пользуясь своими многочисленными знакомствами среди персонала гостиницы: портье, горничных, уборщиц, поваров, официантов, – а также хорошо зная все входы и выходы, провести её через кухню ресторана и подсобные помещения казино на улицу.

– Тебе поспать надо, милая. Завтра трудный день будет! – предупредил её Гарик перед уходом.

Однако поспать ей не дали.

С самого утра в номер то и дело приходила администраторша и предупреждала, что близится время расчёта, чтобы она шевелилась в поиске денег. Она навещала её, не церемонясь, через каждый час, поэтому, когда в очередной раз постучали, Вероника хотела уже высказать всё, что о ней думает….

За дверью стоял Гарик. Вид у него был хитрый, как у жулика. Веронику даже посетила мысль, что с ним всё-таки связываться не стоит. Но она прогнала её прочь: всё было решено.

– Иди за мной! – шёпотом скомандовал Гарик. – Вещи никакие не бери!

Они проследовали вниз какими-то лестничными шахтами, о существовании которых Вероника даже и не догадывалась, и оказались в подвале, на кухне ресторана. Затем, петляя по заваленным всякими непонятными вещами коридорам, где было темно и грязно, а иногда и пробраться между завалами можно было едва ли, вылезли с тыльной стороны здания гостиницы через двустворчатый люк и, пригибаясь к газону, прошмыгнули через открытое пространство до узкой дороги, огибавшей гостиницу с тыла, перелезли через невысокий, по пояс, решётчатый забор.

Такси Гарика стояло здесь под парами. Машина была закрыта, но мотор работал.

– Да, милая! – обратился, отдышавшись, к ней таксист, когда они оказались в салоне. – Я за свою услугу с тебя втрое возьму против своей обыкновенной таксы! И деньги давай прямо сейчас!

– Доллары возьмёшь?! – только спросила Вероника, понимая, что не время торговаться, – армянин выбрал самый подходящий момент, чтобы не упустить своё.

С сотенной долларовой купюры армянин, долго слюнявя и старательно отсчитывая, отдал Веронике сдачу рублями по государственному курсу, который был в пять раз ниже коммерческого, и, видя, что Вероника долго держит деньги в руке, сказал:

– Не нравится – иди, меняй в обменнике, в гостинице!

Вероника молча убрала деньги, поджав от обиды губки….

– Могу билеты достать «бэз проблэм»! – сказал ей на прощанье Гарик, словно не замечая, что девушка на него не на шутку разозлилась. – Куда тебе?

– Спасибо! Я сама! – Вероника со злостью захлопнула дверцу «Волги» и пошла быстрым шагом прочь с коммерческой стоянки такси, где в вечном ожидании клиентов стояло с два десятка пустующих таксо.

– Подходи, если что!.. Я здесь буду стоять! – услышала она вдогонку слова Гарика, донёсшиеся через гомон толпы на тротуаре, в которую она в следующую минуту нырнула.

На Киевском вокзале стояло настоящее столпотворение. Народу было столько, что Веронике показалось, что здесь собралась вся украинская диаспора, рассеянная по просторам Союза, в едином порыве вернуться на родину.

Она долго искала кассовый зал, спрашивая у случайных прохожих. Никто не отвечал, молча, будто бы к ним и не обращались, проходя мимо. Наконец какой-то дядька, похожий с виду на Тараса Бульбу, каким его в детстве, когда они проходили Шевченко по школьной программе, представляла себе Вероника, остановился и дружелюбно гыркнул ей с родным хохляцким акцентом:

– Так вон же ж вын, с другой стороны….

Несмотря на то что касс было много, в каждую стояла длиннющая очередь, и Вероника, глядя на табло, забеспокоилась, как бы не опоздать на поезд. Она стала просить пропустить её, потому что её поезд вот-вот отойдёт, но никто не соглашался. Пришлось стать в конец очереди длинной человек в пятьдесят. Вероника поняла, что не успеет. Только теперь, поскольку раньше ей никогда не доводилось покупать билеты на столичных вокзалах, ей стало ясно, что значат слова Гарика – «бэз проблэм».

Да, она, несомненно, опоздала бы, если бы продолжала стоять в этой очереди в билетную кассу, но к Гарику обращаться больше не хотела – он и без того её надул! Надо было придумать какой-то другой способ.

Сказав, что она сейчас вернётся стоявшей за ней толстенной тётке с какими-то плетёными авоськами, Вероника направилась к окошку кассира, протиснулась сквозь плотную толпу и, не обращая внимания на возмущения окружающих её сограждан, обратилась к кассирше, нагло отвлекая её от обслуживания очередного клиента:

– Тётенька! У меня поезд через тридцать минут! Продайте, пожалуйста, билет!

«Тётенька» уделила ей ровно секунду внимания, зыркнув на неё молниеносным оценивающим взглядом, и отвернулась, бросив:

– В порядке очереди!

Веронику, ошеломлённую ответом, тут же оттеснили от окошка кассы. Она обернулась, ища в толпе свою очередь, и в этот миг увидела нескольких кавказцев, рыскающих среди народа. Они сразу бросались в глаза, потому что энергично выискивали кого-то в толпе, чего больше никто не делал. Вероника поняла: ищут её.

Не помня себя от ужаса, она бросилась к выходу из зала, стремглав слетела по ступенькам подъезда на мостовую и что есть мочи помчалась, сшибаясь со встречными прохожими, извиняясь на бегу, снова сталкиваясь и извиняясь, к стоянке коммерческого такси. «Только бы он ещё не уехал!» – взмолилась Вероника.

Заметив машину Гарика, по-прежнему стоявшую среди других скучающих таксо на пустынной стоянке, в стороне от дикой очереди на государственные такси, которых, как всегда, не было, Вероника остепенилась и пошла медленно, почти вразвалочку, словно беспечно прогуливаясь, стараясь отдышаться на ходу.

Гарик уже заметил её. Он сидел за рулём своей «Волги» и, как бы сигнализируя ей, чтобы она не промахнулась, включил свет в салоне. Теперь он смотрел, как девушка приближается к его машине, ёжась в вечерних промозглых сумерках столицы, и нагло улыбался: Гарика провести было невозможно – он собаку уже съел, занимаясь извозом с Киевского вокзала и зная все здешние порядки и обстановку. Он даже наполовину высунулся из машины, открыв дверцу:

– Давай скорее, милая, а то опоздаешь ещё чего!

На его лице было написано, как на листе бумаги: я знал, что ты вернёшься!

«Милая» сразу же ускорила шаг, перестав ломать комедию. В глазах девушки всё ещё стояли образы кавказцев, рыскающих в её поисках среди толпы славян, энергично вращающих головами и бросающих вокруг, как кинжалы, пристальные взгляды.

Она заскочила к нему в машину, будто бы в следующую секунду сделать это будет уже поздно:

– Гарик!..

– Что, милая! Билет нужен?! – иронично протянул Гарик. – Куда едешь-то?! Говори! Через пять минут принесу! Цена билета, сразу предупреждаю, – двойная!

Вероника достала сдачу, которую ей недавно дал таксист со стодолларовой купюры.

– Этого не хватит! – кивнул головой Гарик.

– У меня больше нет! – Вероника сама не ожидала, что скажет это.

В самом деле, остальное, несколько тысяч долларов, она зашила ночью в подклад сумки, чтобы их никто не смог найти. А тех ста долларов, что остались, – как она считала, – должно было хватить с лихвой и на такси, и на билет на поезд. Да и хватило бы, если бы она поменяла валюту в обменном пункте «Космоса», который обслуживал только постояльцев гостиницы по коммерческому курсу.

Вероника зашила «баксы» так старательно, что достать их сейчас – значило бы обнаружить заначку. А она не хотела, чтобы хоть кто-нибудь знал, что у неё есть такая сумма валюты: за такой «кэш» могли бы запросто и убить!

В голове Вероники запоздало пронеслась отчаянная мысль, что, видимо, лучше было бы рассчитаться с администраторшей и не ввязываться в отчаянную и опасную, как теперь стало ясно, авантюру с побегом. Но и сейчас, – зачем соврала, что у неё нет денег, – она сама себе не могла ответить тоже! На что рассчитывала?!

Глаза Гарика так плотоядно сверкнули, что Вероника даже испугалась какого-то своего предчувствия, блеснувшего в сознании как яркая, саблезубая молния, затмившая на мгновение рассудок. Она уже хотела было сказать, что пошутила, но вдруг вспомнила, что Гарик меняет доллары по мизерному государственному курсу, и это её остановило.

Лицо Гарика расплылось в загадочной улыбке. Вероника силилась прочитать в ней его мысли, своё будущее или ещё что-то. Ей почему-то казалось, что должно произойти какое-то чудо, и всё устроится само собой. Всё должно обойтись!

– И что ты предлагаешь милая?! – засмеялся Гарик. – Чтобы я тебе билет на поезд купил?!.. Может быть, тебе ещё сто долларов отдать?!

Вероника ответила молниеносно:

– Ну, хотя бы пересчитай доллары по коммерческому курсу! Тогда мне на всё хватит!

– С какой стати, милая?! – Гарик возмущенно приподнялся на своём водительском сиденье и надвинулся на неё сверху, словно пытаясь въутюжить в пассажирское кресло.

– Ну, ты же всё равно поменяешь их потом… в гостинице по коммерческому курсу! У тебя связи!..

– Это моё! – Гарик всё больше, прямо на глазах, стервенел. – Ты мне эти связи делала?!

Вероника ничего не ответила, отвернулась, осунулась, съёжилась. Ей вдруг стало ясно, что чуда не случится.

Возникла тяжёлая пауза. Гарик уже принял какое-то решение, – Вероника чувствовала это, – но продолжал молчать.

– Меня ещё кавказцы ищут! – добавила зачем-то она.

– Откуда знаешь?! – встрепенулся Гарик, превратившись сразу во взъерошенного воробья.

– На вокзале видела….

– Один такой невысокий, лицо длинное узкое, со шрамом на щеке, лет сорок на вид?!

– Вроде да, я сильно не присматривалась….

– Это Саид, чечен….

Гарик вдруг снял ноги с педалей, поджал колени, крутанулся на сиденье, умудрившись при этом ещё и открыть рукой пассажирскую дверцу, вмиг потушил свет в салоне и стал энергично выпихивать Веронику ногами из своей машины:

– Пошла, пошла отсюда!.. Я тебя не знаю!.. Поймают – не вздумай на меня показать!

Такого Вероника не ожидала. Она чувствовала, как грязные ботинки таксиста больно, с силой, толкают её в бедро, пачкая её новое жёлтое импортное демисезонное полупальто, которое купил ей Бегемот на Новом Арбате, во время их единственной совместной прогулки по Москве. Пальто стоило семь сотен долларов – бешеные деньги!

– Ты что, спятил?! – возмутилась она, обернувшись.

Однако жуткий страх, исказивший лицо Гарика, животным ужасом вдруг передался и ей. Её всю затрясло. В одну секунду Вероника всё поняла и уже не на шутку пожалела, что не рассчиталась вовремя, когда была такая возможность. Если так испугался Гарик, который был как бы ни при чём и только помог ей бежать из «Космоса», как тогда должна была испугаться она?!

Вероника инстинктивно схватилась за приборную доску, вцепилась пальцами в мягкую обшивку кресла, пытаясь удержаться в салоне. Гарик продолжал остервенело, испуганно и энергично выпихивать её, словно ополоумев.

– Я тебя не знаю! – твердил он, прикладывая всё больше усилий, чтобы сорвать девушку с места.

– Гарик! Миленький! – испуганно взмолилась, сама не ожидая такого поворота в своей речи, Вероника. – Спаси меня! Слышишь?!.. Я всё сделаю, что только скажешь! Спаси!!!

Гарик ещё некоторое время долбил её ботинками вбок, но уже что-то соображал, и удары, выталкивающие её из салона, были уже не такими сильными.

Вдруг он остановился, повернулся в нормальное положение, опустив ноги.

– Лезь на заднее сиденье! – приказал он ей отрывисто и сухо.

Вероника тут же выпорхнула из салона и в следующую секунду, не помня себя, очутилась на заднем сиденье машины.

– Прячься вниз, чтобы тебя никто не видел! – скомандовал Гарик.

Вероника нырнула между сиденьями, в проход для ног, и затаилась там, как мышь. «Прощай моё жёлтое пальто за семьсот долларов!» – мелькнуло у неё в голове.

– Всё, говоришь, сделаешь?! – переспросил откуда-то сверху из темноты Гарик.

– Всё! Всё! – подтвердила Вероника, не помня себя от страха.

– Неделю буду тебя драть как сучку! – выдал своё, видимо, давно созревшее решение Гарик.

– Хорошо! – согласилась девушка. – Только вывези меня на родину! Прошу тебя!

Она даже не понимала толком, что там говорит ей этот армянин. Теперь Веронике, главное, было удрать из Москвы! И пусть этот армян говорит сейчас всё, что хочет, лишь бы помог!

– Ладно! Лежи и жди! Я сейчас! – тон голоса Гарика сразу поменялся, стал какой-то стальной, жёсткий, даже жестокий, – так ей показалось. – И только попробуй потом что-нибудь не сделать, что я захочу! На неделю ты – моя!

Вероника лежала внизу, в проходе между креслами, затаившись как мышь, ничего не понимая от страха.

Дверца машины хлопнула. Было слышно, как по асфальту, где-то совсем рядом с её ухом, швыркают по мокрому и грязному талому столичному снегу ботинки Гарика, удаляясь прочь. Вскоре тишину нарушал только гул привокзальной сутолоки.




Глава 4


Вероника спала…. А, может быть, и не спала. Она сама не могла понять, что с ней происходит.

Перед ней плавала «мама»:

– Я называю это посвящением, сучка! И запомни теперь и на всю оставшуюся жизнь своё новое имя, сучка! Теперь ты – Лада!

– Меня зовут Вероника! – пыталась возразить она.

Тогда «мама» сильно дёргала её за поводок. Она тянула его так остервенело, что ошейник сдавливал Веронике артерию на шее, отчего в глазах у неё темнело всё больше.

Она слышала сквозь эту темноту противный голос:

– Меня не волнует, сучка, как тебя звали до того, как ты попала ко мне! Теперь я твоя «мама», и я даю тебе имя! Имя твоё, сучка, теперь, отныне и навсегда – Лада! Запомнила?!.. На всю оставшуюся жизнь ты теперь – Лада! А о том, как тебя звали прежде, можешь забыть!

– Почему на всю оставшуюся?! – удивлялась Вероника. – Я ведь у вас только на время отработки долга.

«Мама» снова дёргала за поводок так, что Вероника чувствовала, что отключается:

– Потому что, сучка Лада, ты его уже никогда не отработаешь!..

Вероника попыталась открыть глаза.

Они не слушались, как будто бы на неё напала непереносимая сонливость от нескольких бессонных ночей, и закрывались. Она постаралась осознать, где находится, и что с ней происходит, но не смогла и снова окуналась в беспамятство.

Через какое-то время она проснулась вновь.

На этот раз веки были более послушны и открылись.

Теперь она увидела, что лежит в постели, но не может пошевелить головой. Даже глазами вращать было тяжело и больно. Краем зрения Вероника видела белый клочок простыни.

Недалеко от неё, за незашторенным окном, по низкому хмурому небу быстро проносились облака. Небо казалось так близко, будто бы до него оставалось каких-нибудь метров десять-двадцать.

Вероника узнала этот номер. Это был номер, который снимал Гладышеву Бегемот, где она провела последние два дня перед побегом из Москвы.

Сначала она решила, что видела кошмарный сон: и про побег, и про всё остальное, что с ней произошло.

В самом деле, быть может, это был всего лишь сон? Временами интересный, временами удручающий, но всё же сон?! Никуда и ни от кого она не убегала, а просто увидела всё это во сне. Ведь и раньше такое случалось, что, проснувшись, она долго не могла понять, было ли то, что с ней только что происходило, сном или явью, и только потом, заметив, что она лежит в постели, начав всё больше просыпаться, понимала, что переживала всё запомнившееся ей в сновидении.

Они, эти сны, часто бывали похожи на реальность, иногда приходили как продолжение жизни, которая с ней происходила, иногда как параллельное настоящей действительности существование, которое уводило её далеко от происходившего с ней на самом деле.

Долгое время многое из того, что она помнила, часто оставалось для неё спорным: сон ли это был или явь.

Она до сих пор не могла дать себе отчёт, например, в том, был ли в её жизни курсант Яковлев, Гриша Охромов, эта страшная история с её дружком Афанасием…. Да и не был ли сном сам Афанасий? А попытка обвенчаться в церкви с Яковлевым.… Что это было?! Сон – не сон?! Сомнения, стоило ей вспомнить что-то из того, без конца одолевали её до сих пор, поскольку события эти, да и многие другие, были такими странными, что просто не укладывались, казалось бы, в канву её жизни и происходили где-то на пограничной территории между сновидением и явью.

Иногда ей, впрочем, казалось даже, что она и замуж-то ни за кого не выходила, и не было вовсе никакого Бегемота, никакой поездки в Москву…. Но теперь, лёжа в уже знакомом номере, вдруг поняла, что это всё же произошло с ней на самом деле, а если это и был сон, то она сейчас находится в нём.

Ну, хорошо, а всё остальное, смерть мужа, похороны, наезд администраторши, побег?! Быть может, хоть это ей приснилось? Но тогда почему она помнила многие события, которые произошли с ней позже? Гарик!.. Гвоздь!.. Сашко!.. Или они все тоже были частью этого бесконечного сна?!.. Быть может, она испытывает какое-то де жавю?! Может быть, это однажды с ней уже происходило?!..

Вероника знала способ, как скорее всего понять, что есть сон, а что явь, во всяком случае, с событиями, которые снились последними. Надо было подняться с постели, и тогда всё становилось ясно. Реальность отделялась от сна прослойкой текущего существования.

Она попробовала встать, но движение принесло ей нестерпимую боль, которая пронзила всё её тело, каждую клеточку. И это вернуло её к действительности.

Все события последнего времени вдруг всплыли в её памяти с пронзительной чёткостью.

«Так, значит, это был не сон!» – ужаснулась Вероника.

Теперь она всё вспомнила….

В номере она была одна. Видимо, её наконец оставили в покое.

Осознавая своё тело, она поняла, что лежит навзничь совершенно голая, поскольку не ощущает на себе привычной тесноты белья.

Да, Вероника любила спать голой, но сейчас чувствовала, что зябнет, потому что ничем не прикрыта. Она хотела, но не могла и шевельнуться, чтобы сделать это. И даже думать было больно. Всё, что ей теперь было под силу, так это смотреть на свинцовые тяжёлые тучи, проносящиеся совсем близко за окном.

Вспоминая произошедшее накануне, Вероника ужасалась, замирая в себе от стылой жути. В голове не было ни одной мысли. Её будто опустошили. Даже глаза её, широко открытые, были теперь неподвижны и пусты. Казалось, – кто бы увидел её со стороны, решил, – она мертва. И только блеск глаз выдавал в ней присутствие жизни….

Вот так, – с открытыми глазами, – она и пролежала неподвижно весь день, словно ожидая, когда угаснет её жизнь, такая пустая, поруганная и ненужная. Она не хотела знать, помнить такую жизнь, и потому замерла словно в оцепенении, ожидая конца.

За окном стемнело. Откуда-то снизу шёл свет уличных фонарей. А она ждала…. Ждала, когда станет совсем темно. Она просила кого-то, чтобы он прекратил её жизнь. С неё, в самом деле, было достаточно. Теперь к той, прежней жизни, – хорошей она была или нет, – возврата не было. А существовать вот так, она не хотела. Она просила кого-то: «Убей меня! Хватит! Мне больно!» Но тот, кого она просила, не отвечал на её мольбы, и Вероника понимала, что путь ещё не пройден, и кто-то хочет, чтобы она прошла его до конца. Она не была согласна с этим. Это значило видеть ту, которая звала себя «мамой», чеченцев, которые пасли её душу и тело стальными прутьями зла.

Кому-то было мало её страданий, душевных и телесных. Этот кто-то хотел, чтобы она шла дальше….

За окном небо стало светлеть и сереть. Там, над Москвой, столицей чужой страны, в которой она не хотела быть, занимался рассвет. Вероника душой всё ещё была дома, в своей уютной квартире за тысячу километров отсюда. А здесь всё ей было стыло и неуютно. Ей казалось, что она лежит на какой-то металлической каталке, что она уже не живой человек, а труп.

Постепенно она приходила в себя. Однако от боли она всё ещё не могла пошевелить ни одним членом тела и так и лежала, голая и неприкрытая.

С возвращением способности мыслить её сознание всё больше наполнялось какой-то гремучей смесью жалости и отвращения к себе. Вероника чувствовала себя половой тряпкой, которой давеча убирали самые отвратительные нечистоты, и от этих воспоминаний её тянуло рвать.

Её, действительно, стошнило. Внутри возникли судороги рвотных позывов, причинившие ей боль. Чувствуя, что из неё сейчас извергнется содержимое её внутренностей, она, превозмогая боль, с трудом повернула, чтобы не захлебнуться, голову на бок. И в следующую секунду её желудок исторг на простыню какую-то склизкую желеобразную лепёшку.

Вероника с отвращением поняла, что это сперма. От омерзения она, не смотря на дикую боль, отвернулась в другую сторону, чтобы не видеть того, отчего её и без того озябшее тело стало дрожать.

Из неё вышло столько, что, ещё немного, и она могла бы захлебнуться в этой склизкой луже. И если позывы повторятся, её вырвет снова, то она точно утонет в своей блевотине.

У неё болело всё, что только могло болеть. Всё её тело ныло от какой-то тупой, невыносимой боли. Оно словно горело каким-то внутренним чадящим пламенем, на котором и жарилось будто на медленном огне.

Болели нестерпимо мышцы. Болели кости. Она ощущала, как ноет её истерзанное влагалище, как саднит порванный анус. Было такое впечатление, что в них до сих пор что-то торчит, и это что-то было жёстким, твёрдым и занозистым как черенок лопаты.

Что уж и говорить, если Веронике даже думать было больно, будто бы всё её тело, от кожи до мозга костей, было одним большим, сплошь обожжённым нервом.

Теперь она лежала, глядя в одну точку, и, чтобы не было больно, старалась не думать, прогнав прочь все мысли, будто была не человеческим существом, а конгломератом разрозненных клеток, сообществом миллиардов одноклеточных, каждому из которых было больно находиться вместе. Так боль стихала, поскольку и мозг становился уже не организованным органом мышления и восприятия, а лишь частью этого конгломерата, утрачивая возможность воспринимать поступающие изо всех частей этого скопища раздражающие сигналы и генерировать в ответ на них ощущение боли, чтобы некто, тот, кто был хозяином и повелителем этого многомиллиардного сообщества, что-то сделал и облегчил его страдания. Ведь этот кто-то, её душа, ничего не мог поделать. И потому ей было лучше отстраниться от всего, что происходило с телом, продолжая существовать затаившись, глядя через немигающие, пустые глаза на стену.

Но всё-таки боль, даже притуплённую, приходилось терпеть, сосуществовать с ней дальше и мириться с её присутствием. И если бы ей не было так больно думать, то Вероника обязательно бы задалась вопросом, как ослабить эти ноющие жилы, которые привязали её душу к телу, порвать их вовсе и отлететь от этого скопища страдания.

День проходил как тучи, которые гнало по близкому небу куда-то без цели и смысла. Где-то на западе уже стало ясно, так что вскоре красные, теребящие сознание лучи закатного солнца окрасили белую стену комнаты в розовые тона.

Веронике было по-прежнему так больно, что она даже не могла спросить у кого-то, кто не хотел, чтобы её жизнь прекращалась: «За что?!»

Вскоре сознание, натерпевшееся, принявшее достаточную дозу страдания, покинуло её, вняв её мольбам, и Вероника впала в полуобморочное забытьё….

Когда она пришла в себя, и забытьё отступило, то поняла, что так и лежит с незакрытыми глазами, которыми ничего не видит. Очнувшись, она снова окунулась в океан боли….

В номер кто-то вошёл. Она услышала, как клацает замок. Звук этот больно резанул по натянутым, нервам.

Она по-прежнему лежала на постели голышом, не прикрытая. Но ей было так больно думать, что даже не было никакой возможности устыдиться своего срамного вида. Она не могла пошевелить не то, что рукой или ногой, даже мыслью! Даже голову повернуть, чтобы увидеть, кто зашёл в номер, было нестерпимо больно, и Вероника лежала и слушала разговор вошедших, который резал мозг через восприятие слухом как пила.

Вошли женщины. Во всяком случае, голоса были женские. Слышно было, как они прохаживаются по номеру, что-то обсуждают между собой.

– «Мамка» сказала тут прибраться! – произнесла одна из вошедших.

До Вероники донеслось режущее мозг звуковое колебание, шедшее издалека, видимо, они были ещё в прихожей номера.

– А-а-а!.. А чё тут было-то? – резанул мозг Вероники вопрос другой.

По режущему сознание звуку шагов было понятно, что женщины вошли в комнату.

– Фу, как воняет!.. Кто тут обосрался?! – возмутилась первая, снова доставив Веронике своим вскриком боль, которая была сильнее, поскольку говорили уже совсем рядом.

– А вон!.. На постели лежит! Сучка! Обделалась под себя! – пояснила вторая, ударив по её сознанию как плёткой новой звуковой волной.

Только теперь, когда об этом сказали, Вероника и сама почувствовала вонь, – ощущения запаха тоже давили мозг болью, – и поняла, что это запах испражнений.

Одна из вошедших бросилась к окну. Слышно было, как она лихорадочно пытается его открыть, и эти резкие звуки кололи мозг Вероники, как иглы.

– Не-е!.. Я не поняла юмора! – кричала та, что дёргала фрамуги окна. – Я сейчас задохнусь! Почему мы должны за какой-то обосранной сучкой убирать?!..

Окно распахнулось.

Вероника почувствовала, как в номер врывается ледяной ветер, обжигая холодом её ничем не прикрытое тело. Каждое прикосновение дуновений воздуха, каждый его порыв, который касался кожи, доставлял Веронике такую боль, словно по её телу скоблили ножом.

– Слушай, успокойся! – урезонила возмущавшуюся вторая, опять саданув по ушам Вероники близким звуком. Ей казалось: они говорят так громко, – словно стреляют из пушек. – Я ж сказала тебе: «мамка» попросила! Ты чё, не помнишь, что с тобой было, когда тебя посвящали?!..

– Ну, уж, что не обосралась – это точно! – ответила первая откуда-то подальше, со стороны окна.

– Откуда ты знаешь, что с ней делали?! – вторая была где-то совсем близко к её телу, и Вероника чувствовала боль сильнее от этого голоса. – Тебя, можа, так не ябли, как её! Её, слышала, дня три подряд драли! Посмотри вон: пиздень-то вся красная, аж с синевой! Навыворот вся! Как жопа у мартышки! Её вон спермой вырвало!.. С литр, наверно! Ты представляешь, сколько ей в рот наспускали?!.. Да тут что, весь «Космос» побывал, что ли?!..

Другая теперь тоже подошла ближе и ответила ей у самого уха так, что Вероника снова едва не потеряла сознание от оглушающего болью звука:

– Да, ништяк ей зарядили! Обалдеть! Мама, не горюй!

Теперь они говорили где-то над ней, и Веронике их речь долбила по голове с частотой и силой барабанной дроби, всё больше выгоняя из неё жизнь.

– Досталось тёлке!

– Ну, не знаю! Чем-то она «мамку», видать, прогневила, что с ней вот так вот обошлись! Меня, помню, культурно отъёбли три бугая, и всё! На том посвящение и закончилось! А эту!.. Эту как целое стадо бизонов ёбло во все дыры!..

– Смотри! Она не спит!.. В стену смотрит!.. Подслушивает, что ль?!..

В поле зрения Вероники попала женщина. Она заглядывала ей в лицо, перегнувшись через тело.

– Красивая! – отрезюмировала женщина. – Ой, какая смазливенькая! Слушай, подруга, была бы мужиком, тут же, наверно, её отъёбла бы ещё разок! И не посмотрела бы, что обосранная вся лежит!.. У меня аж в трусах помокрело!

Она говорила прямо над ней, и Веронике казалось, что ей в ухо кричат из рупора, оглушая её воспалённый мозг такими зашкаливающими децибелами, точно забивают в голову гвоздь:

– Слушай, да я от этой тёлки прямо возбудилась вся!..

Кто-то ещё заглянул в лицо Веронике, перегнувшись через её тело, и протянул:

– Да-а-а!

– Чё «да» то?!..

– С такой мордашкой и с таким точёным телом достанется ей тут по самое «не балуйся»! – участливо посочувствовала другая. – Нарасхват будет!

– Ты прикинь, Мань, я возбудилась-то вся! – не унималась та, что нагнулась к ней первой, крича над Вероникой в самое ухо и доставляя ей невыносимую боль. – Не на шутку! Со мной не помню когда такое было в последний раз! А?! Чтоб от бабы возбудиться?! Ну, уж! Вообще!..

Подруги отошли, и Веронике стало не так больно терпеть их разговор.

– Давай отмоем её поскорее! Смотри-ка, какой сочный, пухлый клитор! Как слива! И пульсирует так маняще! Я б к нему так губками и припала!

– Да что ж мешает?! Извращенка, а?! Возьми, да и отсоси!

– Так говно ж кругом! Давай-ка, её отмоем поскорее!

– Слушай! В натуре! – урезонила одна другую. – Вон дилдо валяется! Возьми и помастурбируй! Остынь!..

– Мне чё твоё дилдо?! Мне и вибратор не помогает! Давай её отмоем поскорей!

– Отмыть-то отмоем! Только не для того, чтобы ты её тут трахала! Видишь, девка без чувств лежит! Больно, наверно, ей! Даже глазами не водит – смотрит в одну точку! Тут, можа, «Скорую» придётся вызывать, а ты – клитор сейчас отсосу!.. Дура!

– Не, ты же знаешь! «Скорую» «мамка» вызвать не даст! Девку, если неладное заподозрит, в расход пустит! Тут уж пусть сама выкарабкивается!

Было слышно, как женщины принялись убирать в комнате. К звукам их голосов теперь прибавились доставляющие боль шуршание, хруст и скрябание.

– Жалко, если сдохнет! – рассуждала одна. – Красивая! Я красивых, молоденьких тёлочек, ой, как люблю! Жива останется – чур, моей подружкой будет! Я её к себе возьму! Ангелину выгоню! Пусть идёт в другое место!

– Да ей и без тебя работы будет невпроворот, успокойся ты! – возражала ей другая.

Женщины некоторое время убирались молча, и Вероника радовалась, что по мозгам ей больше не строчит дробь их разговоров.

– Ладно, где ты дилдо-то видела?!.. Пойду дрочну чуток! – подала вдруг одна из них голос.

– Слушай, конопатить дырку потом будешь! – возмутилась вторая. – Давай порядок наведём сперва!.. Ну-ка! Хватай её за ногу! А я – за другую! И потащили в ванную!

– А ты знаешь, что, когда возбудишься, то надо обязательно кончить, а?! – не унималась первая. – Возбуждаться без оргазма вредно! Не хочу, чтобы у меня губы потом, как сливы раздуло из-за того, что я игнорировала торчок!

– Ох, грамотейка! Ну, иди, иди! Только скорей!..

– Да я в пять сек! – радостно отозвалась первая.

Вероника ощутила, как что-то взяли с постели, и от этого лёгкого содрогания кровати её тело, все мышцы, пронзила нестерпимая боль. Она едва сдержала стон, который хотел вырваться у неё из груди, потому что стонать было так же больно, как и делать всё остальное.

Из ванной минут пять раздавались какие-то всхлипы и вздохи.

– Мань! Помогла бы?! – послышался оттуда призывный голос.

– Давай-давай! – отозвалась Маня от постели Вероники, ударив ей по мозгам волной звука.

– Ну, Мань?! – звала её первая.

– Брала пять сек, а уже минут пять в пёзде своей колупаешься! В дупло пару пальчиков вставь – помогает! – дала ей дельный совет Маня.

– Слушай, мне твои бесплатные советы не нужны! У нас, итак, – страна советов! Шла бы лучше, помогла! – призывала её первая.

Но Маня и не шевельнулась с места. Вероника ощущала, что она стоит рядом с её постелью и смотрит на неё.

Минут через пять послышались приближающиеся, шаркающие шаги.

– Фу-х, на силу справилась! – резануло по мозгам Веронике от близкого разговора. – Ну, ты, Мань, и стерва! Нет, чтоб помочь бедной девушке завершить процесс!..

– Ты когда девушкой-то была?! – усмехнулась Маня. – Двести лет назад?!

– Ладно, я тебе припомню! – пообещала та.

– Хватит выпендриваться! Кончила?!.. Хватай её за ноги, и понесли в ванную! – приказала Маня, взяв быка за рога.

Вероника почувствовала, как её, словно куклу, набитую ватой, снимают с кровати: от боли она не могла напрячь ни одну мышцу. Её взяли с постели и за руки – за ноги понесли через номер в ванную комнату.

Голова девушки безвольно отвисла вниз, запрокинувшись навзничь, высоким лбом почти касаясь пола и метя по нему прелестными, переливающимся локонами русых волос. Рот открылся под тяжестью головы.

При каждом шаге несущих её тело, доставлявшем ей боль, перед глазами Вероники теперь качались вверх тормашками пол номера, его стены, двери и шагавшие перед лицом толстоватые ноги в чулках в крупную сетку….

– А пёзду-то ей и вправду разворотили! – раздался откуда-то сзади сочувственный голос. – Надо будет какой-нибудь компресс приложить!

– Да! – согласилась Маня где-то рядом, над головой Вероники. Это были её толстоватые ноги, маячившие перед лицом девушки. – Досталось девке! Пусть спасибо скажет, что жива осталась!

– Осталась ли? Вдруг окочуриться? – засомневалась другая.

– Да не должна бы! Очухается! – оценивающе произнесла Маня.

Веронику положили в ванну, наполненную тёплой водой.

Она испытала некоторое подобие блаженства. Боль в теле стала значительно слабее.

Теперь ей были видны Маня и та, другая.

Вероника увидела своё тело: ноги в синяках и лиловых кровоподтёках от крепко сжимавших её бёдра мужских пальцев, лобок лона, припухший, воспалённый, словно налившимся кровью от возбуждения. Кожа на нём отливала синевой.

Из-под промежности стало расплываться коричневое пятно растворяющихся в воде экскрементов, которыми она испражнилась, пока лежала в номере одна.

Если бы было не так больно думать, она испугалась бы своего вида, возможно, заплакала бы даже с горя. Но теперь ей было всё равно, лишь бы не было той боли, что пронзала насквозь её тело.

Женщины принялись отмывать Веронику, водя по её телу губками.

Маня посмотрела ей в глаза, пытаясь понять, в сознании Вероника или нет, а потом спросила:

– Подруга, ты вообще в чувствах?..

Вероника не ответила ей ничего. Ей было по-прежнему больно не то что напрягать мышцы – слышать звуки, чувствовать запахи, и даже думать.




Глава 5


Веронике казалось, что прошло довольно много времени с тех пор, как таксист ушёл за билетами.

Она не могла пошевелиться в узком проходе между сиденьями, поднять и просунуть от бёдер к лицу руку, чтобы посмотреть на наручных часиках, который час. Но ощущение того, что её сегодняшний отъезд из Москвы с каждой минутой всё больше перемещается под знак вопроса, нарастало. Казалось, поезд вот-вот отправится или уже ушёл….

В салоне такси было темно, сыро и холодно. От резиновых ковриков, на которых она лежала, чем-то нестерпимо воняло. Тело, скованное неподвижностью в узком проходе, коченело от промозглой сырости.

Наконец рядом с машиной, на улице раздались приближающиеся, хлюпающие по мокрому снегу шаги ботинок таксиста.

– Слушай, тёлка! – тон общения Гарика, забравшегося в салон машины, вдруг стал совсем другим. – С этого момента на неделю я твой хозяин!.. Поняла?!

Вероника по-прежнему лежала внизу, в проходе между креслами, ничего не отвечая таксисту и стараясь сообразить, что же всё-таки происходит в её жизни.

К страху в душе вдруг примешалось ощущение, что она потеряла вообще какой бы то ни было контроль над происходящим с ней, и это пугало её ещё больше.

– Поняла, говорю?! – Гарик опустил вниз руку, нащупал воротник её полупальто и, несмотря на то, что на вид был щуплый и дохлый, поднял её вверх за шкирку как котёнка.

Вероника увидела совсем рядом, в отсветах с улицы, щетинистую щёку армянина. В лицо ей пахнуло его зловонное дыхание, и она вся, и без того испуганная, обмякла от осознания своей беспомощности и необходимости подчиняться чужой воле. Отвратительно было то, что она вдруг стала покорной игрушкой в руках какого-то безвестного армяшки, который был ей так противен. Но хуже всего было то, что в это состояние она загнала себя сама. Она вдруг поняла, что в очередной раз продалась!

– Видишь, – Гарик стал водить по её щекам какими-то бумажками, продолжая держать за воротник. – Я взял нам эСВэ!

Вероника ничего не могла осознать. Она силилась, но не могла понять, что происходит у неё в душе, что говорит ей этот наглый армян, почему так ведёт себя с ней, – обращается будто с какой-то шантрапой, а не с миловидной, яркой, блистательной молодой женщиной, заслуживающей восхищения и поклонения!

Гарик отпустил её воротник, и Вероника как куль картошки рухнула вниз, на резиновый полик между сиденьями.

– Лежи тут! – приказал ей таксист. – Я пойду с ребятами договорюсь, чтобы за машиной присмотрели неделю! Возьму себе секс-отпуск!.. Люблю хохлушек! А ты вообще красавица! Я тебя сразу заприметил, когда вас вёз! Не думал, что ты мне достанешься!.. А с кем ты тогда была, а?!

– С мужем! – Вероника удивилась, что в её голосе засквозили хныкающие, как у нашкодившего подростка, который сдался на милость взрослого, нотки.

– С мужем?!.. Там двое было. Это какой из них твой муж-то?! Худой или толстый?!

– Толстый.

– Солидный парень!.. А второй? Это кто такой был?!

– Это так…. Сотрудник!

– А-а-а! Ну, и куда же твой муж делся?! – удивлённо поинтересовался Гарик. – Развелась, что ли?! Быстро что-то! Или бросил он тебя?! Хотя такую вряд ли бросил бы! Да-а, за тобой глаз да глаз нужен: красивая очень! Мужики, наверно, так и липнут к тебе! Проходу не дают! А?!.. Хохлушки, вообще, – смазливые все бабы…. Но ты! Настоящая красавица!

Гарик замолчал, то ли что-то обдумывая, то ли ожидая ответа от Вероники.

– Ну, муж-то куда делся?! – вновь поинтересовался он.

– Убили его, – ответила Вероника.

– Он что, бандит был?

– Видать, бандит.

– А кто убил-то?! Московские, что ли?!

– Всё тебе знать надо! – в первый раз возмущение девушки прорвалось сквозь страх и смятение.

– Ты не дерзи мне, а то сейчас мигом выкину на улицу! Там тебя Саид и подберёт!.. Так кто убил-то?!

– Тот, второй, – ответила Вероника, негодуя внутри по поводу допроса, который был совершенно неуместен.

– У-у-у, по нему и не скажешь! Худой, щуплый! Он что, тоже бандит?! – удивился армянин.

– Он дурак! – со злостью ответила девушка. – Слушай, давай позже ты мне допрос устроишь! Иди, договаривайся насчёт машины, и айда в поезд, он уже скоро отчалить должен! Опоздаем – на своей колымаге меня в Сумы повезёшь! – Вероника почувствовала, что страх постепенно утихает в её душе, уступая место возмущению. Уже и кавказцы почему-то не казались такими страшными, как поначалу, может быть, от того, что всё как будто бы уладилось.

– Ладно, лежи здесь тихо! – приказал армянин. – Я пошёл!

Дверца захлопнулась. Шаги стихли, и Вероника снова осталась одна.

Теперь она мучительно раздумывала, как бы поскорее отделаться от этого незваного гостя. Она так и прозвала его про себя почему-то – «гость».

Ей вовсе не улыбалось привезти у себя на хвосте на родину этого наглого армяшку.

Они ей всегда не нравились. Чужой народ, неруси! К тому же, спекулянты! Сами ничего не выращивают, а только торгуют мандаринами да персиками, что везут с Крыма на своих «копейках» с усиленными рессорами, которые используют как грузовики, нагружая машину тонной фруктов. Там за бесценок скупают прямо в колхозных садах, здесь втридорога продают. И цену не сбавляют, даже если товар портиться начинает, – тогда его просто выбрасывают!

И, надо же, ей в Москве с «чуреком» вплотную пришлось столкнуться! Да ещё с ней в Сумы поедет! Вот наглые эти «чурбаны»!..

«Тьфу! – Веронике стало противно так, что она сплюнула на пол, вдруг представив себе, что придётся, наверное, ещё и целоваться с этим «черномазым». Её едва не стошнило. – Тьфу, мерзость какая!»

Только теперь до неё вдруг дошло данное Гарику обещание. Его наглое «неделю буду драть тебя как сучку!» резануло слух, но только сейчас, когда оцепенение от страха отпустило, до неё стал доходить подлинный смысл этой фразы.

«Вот влипла!» – с досадой подумала девушка.

Ну, разве она могла себе представить, что всё обернётся так скверно и гадко? Она-то думала что?! Самым главным ей казалось – удрать с гостиницы!

А что получилось?! Ну, удрала она! Ста долларов, припасённых на всё – про всё, не то что бы на все её планы, – не хватило даже до дома добраться! И вместо свободы, что?!.. Она стала вдруг ни с того, ни с сего, – сама не заметила как, – рабыней какого-то наглого армяна!..

Веронику снова передёрнуло от омерзения. Она не могла даже поверить в то, что всё это происходит с ней. Не с кем-нибудь, а с ней! Этого вообще не должно было с ней произойти! Пусть с кем угодно другим, – да только не с ней!

Сомнений теперь было всё меньше. Ничьими услугами пользоваться при побеге нельзя было! Надо было самой как-то смываться! Почему она расслабилась?! Зачем стала искать этого армяшку?! Ну, и что нашла?! Приключения себе на голову?!

Тут Вероника вспомнила запруженный народом, как во время революции или массового переселения, Киевский вокзал, длинные и злые очереди в билетные кассы, и призналась вдруг себе, что без посторонней помощи не то что удрать бы у неё не получилось из Москвы – билет вовремя купить, чтобы на поезд не опоздать!

Нет, с армяном она, наверное, правильно связалась. Он ведь не навязывался к ней! Запросил тройную цену за такси?! А чего она хотела-то?! Чтобы он ей помог удрать, да ещё и бесплатно?! Но зачем сказала, что денег нет?!..

Тут Вероника вспомнила, как перекосило у Гарика лицо от невыразимого страха лишь при упоминании о разыскивающих её чеченцах. Конечно, если они узнают, что он ей помог удрать из гостиницы, то ему, в лучшем случае, не поздоровиться. Бегемот, помнится, как-то говорил при ней, что «чехи», – он их так почему-то называл, – крутые ребята. Стреляют и глотки людям режут, как баранам! Поэтому Гарик и испугался. Он-то для них чем лучше барана?! А что они с ней сделают, если найдут?!.. Нет, знала бы, что так всё обернётся, – последнюю рубашку отдала бы! Но!.. Не отдала же! Вот и влипла! Зачем Гарику сказала, что у тебя денег нет?! Ну, распотрошила бы подклад сумки, да отдала бы ему ещё сотню! Ну, и всё! До свиданья! Дала бы ему по окончанию спектакля пинка под зад…. Как он тебя пытался из машины выпихнуть!.. Так нет же! Напросилась на новое приключение! На содержание армяну! Тьфу!!! Дура! Ну, точно дура!!!

Вероника не представляла себе, как это позволит ему прикоснуться к своим злачным местам, которые сама любила, лелеяла, берегла и холила при каждом удобном случае. Отдаться кому-то она могла только тогда, когда ей диктовала её прихоть. А тут армян! Да нет, даже и речи быть не могло ни о чём!

«Нет! – решила Вероника. – Сядем в поезд, и пусть только попробует полезть ко мне! Сразу закричу! Буду на помощь звать! Брыкаться буду, в конце концов! Не дам ему ничего! Ничего не получит!..»

Водительская дверца снова распахнулась. В машину задуло сыростью и холодом с улицы.

– Вставай! – скомандовал Гарик. – Побежали! До отправления поезда осталось пять минут, а он стоит далеко, сбоку от вокзала, на одиннадцатом пути!

Вероника поднялась с резинового коврика, с трудом высвободившись из плена узкого прохода между креслами, села на заднее сиденье машины и осмотрелась.

– Как же я побегу-то?! – она увидела, во что превратилось её яркое модное демисезонное пальто, испачканное теперь следами ботинок Гарика и мокрой чёрной маслянистой грязью с резиновых половиков такси. – Ты на меня посмотри!..

– Поезд отходит через пять минут! – повторил Гарик, и тон его голоса стал ещё ниже: в нём появились угрожающие нотки. – Я своё обещание выполнил: тебе билеты на поезд купил! Если мы опоздаем, я всё равно буду тебя неделю иметь! Поверь, у меня есть, где тебя на неделю в Москве закрыть. А потом выкину на улицу! И всё! Я тебя знать – не знаю! А если Саид найдёт, то из тебя котлету сделает и скормит своим собакам. Поняла?!

– Поняла! – испуганно отозвалась Вероника.

– Так что, тёлка! Хочешь, чтобы всё по твоему получилось, – беги к поезду что есть силы! И не смотри, – грязная ты или чистая! Это твой последний шанс! Поняла?!

– Поняла! – снова согласилась Вероника, испуганно осознав, что, действительно, стоит на самом краю судьбы, и вдруг почти физически ощутив, как за спиной веет нездоровый леденящий холодок пропасти неизвестности.

Гарик глянул на часы:

– У тебя для прыжка в жизнь осталось уже три с половиной минуты!.. Вагон номер шесть!.. Беги!..

Вероника выскочила из машины, едва не забыв свою драгоценную сумочку с долларами в подкладе, и понеслась во весь опор, расталкивая на ходу уныло бредущую, словно бесконечная лента странного кино, толпу людей, уже не оборачиваясь и не извиняясь. Ей казалось, что она бежит так быстро, что Гарик навсегда отстал от неё и уже не сможет догнать. О, как она хотела, чтобы он отстал от неё! Гарик был последним эпизодом этого кошмарного московского сна, который никак не мог закончиться. Она надеялась, что, впрыгнув в поезд, наконец, проснётся от него, и дальше всё будет по-другому. Не так, как прежде! Но по-другому! Всё будет хорошо!..

Вероника, оббежав здание вокзала, выскочила к левым уличным перронам.

Здесь народу было намного меньше. Только менты, немного пассажиров и грузчики. Глазами она нашарила на табло свой поезд. Так и есть! Одиннадцатый путь! Она глянула на часики. До отправления осталась минута.

Вероника припустила стремглав, словно стараясь обогнать время. До перрона были ещё с две сотни метров.

Она промчалась мимо милиционеров, и вслед ей раздалась трель милицейского свистка.

«Пошли вон, сволочи! Я ничего не нарушала!» – подумала она про себя, припустив ещё быстрее.

В темноте, откуда-то с неба, со стороны здания вокзала неслось объявление об отправлении её поезда. Дикторша желала пассажирам счастливого пути. Она должна была успеть на этот поезд! Во что бы то ни стало! Этот поезд спасёт её жизнь!

Вероника уже бежала по перрону мимо состава. Двенадцатый вагон, десятый!..

В каждом тамбуре стояла проводница с поднятым вверх сигнальным флажком, сообщавшим: всё нормально, можно отправляться.

Вдруг раздался какой-то неправдоподобный лязг. Вероника, запыхавшаяся, мало чего уже соображающая от дикого спринтерского забега, не могла понять, откуда он идёт.

И тут она увидела, что поезд, её спаситель-поезд, тронулся, и плавно покатился вдоль перрона. А она только поравнялась с девятым вагоном. Сначала бег её был быстрее, чем двигались вагоны. Но вот их скорости сравнялись, и спустя секунду они уже стали обгонять её.

Вероника поняла, что опоздала.

Она бессильно остановилась у края перрона. Мимо неё в полуметре быстро проходили, всё больше ускоряясь, вагоны поезда её надежды, последней надежды выпрыгнуть из кошмара и спастись.

Слёзы сами собой застилали глаза. Сквозь них, преломлённые, как в увеличительном стекле, проплывали жёлтые квадратики вагонных окон, тамбуры со стоящими в открытых дверях проводницами.

Это был конец!..

– Эй, малохольная! Прыгай сюда! – раздался где-то рядом женский голос.

Даже не успев ещё ничего сообразить, Вероника обернулась на окрик, увидела приближающийся, стремительно наплывающий на неё жёлтый прямоугольник открытой двери тамбура последнего, тринадцатого вагона, стоящие в нём какие-то два силуэта, и, поняв, что кричат оттуда, прыгнула, не раздумывая, кто и зачем орал, вперёд, ухватившись за поручни и влетев в тамбур. Силуэты отпрянули вглубь.

Туфли заскользили по стылой рифлёной металлической плите пола тамбура, покрашенной оранжевой краской. Она едва не поскользнулась, но удержалась, повиснув на поручнях.

Вероника напряглась и встала на ноги, смахнув слёзы, мешавшие ей видеть.

Перед ней стояли проводница и Гарик. Оба улыбались.

– Ну, ты как антилопа Гну неслась! – сказала проводница, хлопнув её по плечу. – Молодец! Наверно, олимпийский рекорд побила! Ты кого хотела догнать-то, электровоз? К машинистам, что ли, собралась в кампанию?! Так они б не взяли!.. Хотя нет, смотри-ка, мордашка смазливая, можа, и подвинулись бы на полпалки!.. А?!..

Проводница тараторила всякую чушь. Язык у неё работал как помело. Но Вероника не обижалась на её едкие, колкие шуточки и замечания. Она была счастлива, что дурной сон остался вместе с Москвой вовне этого поезда, который уносил её теперь к родному дому.

Она вдруг ощутила какую-то тёплую радость внутри себя, какое-то безграничное счастье. Ей захотелось обнять всех: и Гарика, несмотря на то, что он подлый армян, и проводницу, из которой, как из рога изобилия лился нескончаемый словесный поток колкостей.

Колеса вагона дробно отстукивали какой-то бравый гимн. Быть может, это был гимн прощания со злом, от которого удирал поезд, оставляя за собой его пустынное, унылое пространство. Он словно выныривал из кармического узла, доставившего Веронике множество неприятностей и переживаний. Единственным напоминанием о прошедшем неприятном эпизоде жизни теперь оставался Гарик….

– Эй, подруга! – проводница, всё продолжая гоготать и шутить, снова фамильярно толкнула её в плечо так, словно они были закадычными подружками. – А я тебя знаю!

Теперь и Вероника признала в проводнице ту, что висла на её мужа на перроне, когда они уезжали в Москву.

– Ты же, это самое, подруга…, то есть жена Бегемота! – окончательно вспомнила её Алла. – Тогда в СВ ехала, а сейчас что, в купе?!.. А-аа! Я поняла, это ты мчалась – СВ с Бегемотом догоняла! У вас, видать, хобби такое, друг от друга ездить в разных вагонах!..

Вероника молчала. Радость избавления от московского кошмара немного потускнела от встречи с этой голосистой и наглой нахалкой.

– Да нет! Я в СВ еду, в шестом вагоне! – ответила она Алле.

– А-а, ну, понятно, то-то я гляжу, припустила мимо, как быстрая лань! Ну, давай, топай! – Алла нахмурилась, улыбка сошла с её лица. – Беги скорее к Бегемоту, а то украдут!

– Не украдут! – ответила Вероника, открывая дверь в вагон.

– А-а, вон как! Приворожила, что ль?! Смотри, он мужик видный! Таких, как ты куколок в нашем славном городишке, как навоза в коровнике! А вот Бегемот один, – слышала Вероника вдогонку себе тирады проводницы, проходя по коридору вагона.

Пассажиры, временами попадавшиеся ей на пути, расступались, прислонялись к поручням или уходили в купе, пропуская её вперёд.

– Да нет уже этого вашего Бегемота! – сказал ей Гарик, до того просто стоявший в тамбуре и слушавший перепалку.

– Как нет?! – удивилась Алла. Но Гарик уже пошёл следом за Вероникой, поотстав от неё на полвагона. – Как это нет?!

В голос нахальной проводницы, всё ещё долетавший до ушей Вероники с другого конца вагона, закралась тревога.

– Убили его! – бросил на прощанье Алле Гарик уже с середины коридора.

– Как убили?!.. Кто убил?!.. Когда?! – растерялась Алла. В голосе проводницы теперь звучали нотки неподдельного горя, которым её вдруг щедро одарил Гарик. – А ты кто такой?! Откуда знаешь?!

– Попутчик я! – бросил Гарик с противоположного конца вагона и скрылся в тамбуре.

Алла как стояла в коридоре возле раскочегаренного титана, рухнула на пол, как подкошенная страшной новостью. Пассажиры, стоявшие в коридоре, ставшие невольными свидетелями драмы, бросились к ней.




Глава 6


Вероника проснулась после забытья. Вроде бы и сна-то не было.

Теперь она лежала в чистой постели, такой чистой, что бельё даже скрипело.

Сверху её накрывало тёплое одеяло в хрустящем крахмалом пододеяльнике.

Сначала она не могла сообразить, что с ней происходит, и где находится.

Кровать её была окружена каким-то белым, непрозрачным балдахином из плотного шёлка. За ним лился свет искусственного освещения, и она подумала, что находится в какой-то больнице.

Она пыталась припомнить, что с ней произошло. Какие-то странные картины, – а, может быть, всего лишь отрывки сна, – проносились в голове. Они были отрывчатыми и мерзкими, и Веронике казалось, что это был всё-таки тяжёлый и кошмарный сон.

Последнее светлое, что она помнила, так это разговор со школьной подругой, которая обещала взять её к себе в компаньонши на рынок, – дальше начинался какой-то страшный бред. На этом воспоминании она и решила сосредоточиться, чтобы дурной сон, этот фантасмагорический кошмар, покинул её навсегда.

Однако как только она попыталась пошевелиться, дикая боль во всех мышцах, во всём теле, во влагалище, в матке, в заднем проходе, – везде, – пронзила её как молния, и Вероника дико взвыла.

В эту секунду, следующую после пробуждения, она поняла, что всё, что приходило ей на память, было не страшным сном, а кошмарной явью.

Вой её перерос в стон горечи, выдавив из глаз слёзы.

Балдахин зашевелился, полы его разошлись, и внутрь заглянуло женское лицо.

– Очухалась, подруга?!

Вероника что-то хотела спросить, но шевелить языком было больно, в горле всё пересохло, и она лишь замычала как корова.

– Да, тёлка, досталось тебе! – произнесло женское лицо. – Мне скажи «спасибо»! «Мамка» тебя хотела в расход пустить, поскольку решила, что ты окочуришься всё равно опосля такого крутого изъябения. Но я её уговорила, еле-еле, чтоб она отменила своё распоряжение. Она уже приказала тебя в мусорный бак бросить! А там – мусоровоз и свалка!..

Лицо замолчало и смотрело теперь на неё некоторое время, видимо, ожидая благодарности, но, не дождавшись, продолжило:

– Я за тебя пятьсот доллариев «мамке» отстегнула! Понравилась ты мне! Сразу, как увидела, влюбилась в тебя! Была бы мужиком!.. Э-эх! Ну, чё молчишь-то, говори!..

Лицо снова ожидало ответа.

Вероника хотела пошевелить языком, но боль не дала ей это сделать. Перед глазами у неё всё поплыло, и она опять окунулась в беспамятство….

Когда она вновь очнулась, воспоминания стали более отчётливыми.

Но теперь болело всё сразу, и ей уже не казалось, что кошмар пригрезился. Кошмар и был её явью.

Ей вдруг захотелось помолиться. Почему-то вдруг она обрела уверенность в том, что, обратись сейчас с молитвой к какой-нибудь святой или даже к самой Пресвятой Богородице, та спасла бы её, вызволила из этого ада.

Но Вероника не знала, как правильно молиться, и потому только горько молча заплакала.

За сомкнутыми полами балдахина по-прежнему горел свет люминесцентного освещения. В тишине гудел дроссель.

Теперь Вероника старалась не шевелиться, чтобы не закричать от пронзительной боли. Ей не хотелось, чтобы снова показалось это незнакомое женское лицо и стало бы ей рассказывать, что заплатило за неё пятьсот долларов, и поэтому её не выбросили в огромный мусорный бак, который каждое утро вывозит далеко за город тяжёлый, нагруженный всякой дрянью мусоровоз.

Потом её нашла бы живущая там, – на огромной, как целый город, помойке, – банда подмосковных бомжей и отдала бы в жёны какому-нибудь своему королю. Если бы она выжила….

Ей было гадко. Гадкость эта как оскомина гнездилась где-то внутри неё, в душе.

Она не должна быть сейчас здесь! Всё, что случилось, не должно было произойти с ней! Веронику ждала другая, счастливая судьба, полная радости, успеха, богатства…. Как она оказалась здесь? Как получилось, что в жизни её всё изменилось так резко, так стремительно, так неправильно и так непоправимо? Как если бы она заснула счастливой принцессой в светлой спальне дворца, а проснулась в каком-нибудь чуланчике, да ещё кухаркой, посудомойкой, или уборщицей… да нет, хуже – проституткой!..

Проститутка?! Шлюха?!!

В страшном сне она не могла себе такого вообразить. В её представлении проститутки были падшими женщинами, которые сами избрали себе такой путь. Это был их сознательный выбор. Они знали, на что шли! И этот выбор она не уважала! Тем более никогда даже и разу не примеряла к себе….

Никогда, ни за что она бы не стала проституткой!

И вот вдруг судьба как-то зло подшутила над ней! Из жены преуспевающего дельца она превратилась в проститутку! И она не могла с этим ничего поделать! Она даже пошевелиться не могла! Ей было больно! Болела душа, болело тело! Ей хотелось всё это прекратить, как страшный, дурной фильм!

Вероника уставилась в центр конуса, туда, где балдахин сходился в узел, и лежала так. Лежала долго, не шевелясь. Слёзы текли по её щекам. Это были слёзы бессильной ярости и отчаяния.

Мир вокруг неё враз изменился и стал другим. Она этого не хотела принимать и, как кутёк, потерявший сучкину сиську, теперь пищала вся в душе, звала назад потерянный свой маленький рай, который, – она даже не думала никогда, – так дорог ей.

В голову лезли разные мысли. Воспоминания, сожаления.

Они бередили душу, цепляясь за сознание как острые крючки, причиняя нестерпимые душевные страдания. Ах, если бы, если бы…. Если бы всё случилось не так! Если бы она, вместо того чтобы выйти замуж за Бегемота, бросилась бы на шею лейтенантику Яковлеву, нищему и безродному, такому же, как и она сама.

Он, наверное, женился бы на ней! Ведь она видела, что нравится ему! Как он смотрел на неё!.. Хотя, быть может, ей это только казалось….

Но если бы это случилось!

Тогда она поехала бы в какую-нибудь Тмутаракань, как её подружки со школы, что повыскакивали замуж за молодых офицериков из артучилища. И возможно, была бы там даже счастлива каким-то своим, маленьким счастьем: есть муж, зарплата на кусок хлеба, какой-никакой угол для жизни….

Она бы ждала его со службы целый день. А вечером он приходил бы грязный и усталый с полигона. Она кормила бы его ужином, а потом они шли бы в постель….

От последней мысли мечты её вдруг лопнули, как мыльный пузырь. Веронику словно помоями вонючими изнутри обдало, затошнило.

Воспоминания о перенесённых издевательствах во время оргии вдруг нахлынули во всех подробностях. И от них стало больно, как от попыток двигаться.

Вероника заплакала снова. Плакать уже было не больно: организм постепенно восстанавливался. Слёзы катились по её прелестным щёчкам, горевшим пунцовым, лихорадочным румянцем, скатывались с её красивого лица на прелестную шейку со следами от ошейника в виде пояса кровоподтёков и бляшек запёкшейся крови от шляпок болтов его шипов.

За балдахином было светло и тихо.

Веронике хотелось теперь только одного, чтобы вокруг больше никогда никого не было, чтобы её никто никогда не беспокоил, и чтобы наконец она смогла умереть… тихо, спокойно, без боли.

Она согласна была лежать так, неподвижно, ожидая наступления смерти, хоть день, хоть неделю, хоть тысячу лет. Она готова была превратиться в камень, лишь бы её больше никто никогда не трогал! Не хватали бы её за руки и за ноги, не собирали бы в кулак пучок её волосы, не вторгались бы в её тело вопреки воле её души, не причиняли бы ей больше боли….

Где-то послышался звук щёлкающего дверного замка.

Раздались голоса. В комнату, судя по эху от звуков, – не очень большую, – кто-то вошёл, переговариваясь. По голосам было слышно: это мужчина и женщина.

Вероника не могла пошевелиться, но ей хотелось в эту минуту стать размером с мышь, чтобы её не нашли, потеряли на этой чистой, белоснежной, аккуратно заправленной дорогим, шуршащим бельём постели.

Ей было страшно, что всё, что она перенесла, начнётся снова, повторится опять. Звуки мужского голоса заставили её сердце в страхе содрогнуться, а потом замереть от дикого испуга.

Внутрь балдахина снова просунулось уже знакомое теперь лицо её спасительницы.

– А-а-а, не спишь? Говорить-то хоть можешь?!..

Лицо ждало некоторое время, но потом исчезло.

– Вот она! – раздался за балдахином голос женщины. – Смотрите её!

Внутрь балдахина просунулось теперь мужское лицо с седой бородкой, с такими же седыми усами и в очках.

Вероника не могла пошевелиться, потому что знала, – это причинит ей нестерпимую боль, но ей хотелось вжаться в матрац, сравняться с его поверхностью, самой стать простынёй от испуга.

Следом в балдахин просунулась волосатая мужская рука. Она отбросила одеяло, которым было укрыто её тело.

Лицо в очках стало его разглядывать.

Вероника смотрела на это лицо, и ей было нестерпимо страшно и стыдно.

У неё было такое ощущение, что она – кусок мяса, который осматривает мясник, прежде чем его разделать. Она чувствовала, как холодные, грубые мужские пальцы касаются её бёдер, зачем-то сгибают и разводят её ноги, раздвигают её половые губы. Все эти прикосновения были болезненны и холодны, обжигали её словно холодное пламя.

Лицо наклонилось ниже к её тазу. В балдахин просунулась вторая рука с маленьким фонариком, которым мужчина стал светить куда-то в район её промежности.

Вероника чувствовала нестерпимую боль от того, что мужские пальцы проникают в её влагалище, в её анус, но не могла даже прикусить губу.

Лицо в очках, в которых отсвечивали её голые бёдра под откинутой на грудь простынёй, продолжало что-то высматривать в её половых органах, теперь непрерывно цокая, то ли от удивления, то ли от сочувствия.

Закончив осмотр её гениталий, лицо в очках переместило своё внимание на живот и грудь, но здесь долго не задержалось.

Кровать Вероники обошли, и с другой стороны в балдахин просунулась её спасительница. Она влюблёно уставилась на Веронику.

– Не боись! – она пояснила мужчине свои наблюдения. – Вся дрожит! – потом снова обратилась к Веронике. – Это доктор!

Доктор продолжал цокать, надавливая то на одну, то на другую грудь Вероники, водя по ним пальцем, ощупывая, потом накрыл её одеялом и исчез за балдахином.

Женское лицо тоже исчезло. Вероника услышала шёпот доктора, который что-то говорил её новой подруге.

От боли, стыда и позора, от того, что она не может теперь даже пошевелиться, и каждый вот так, запросто, может подойти и щупать её тело, развести в стороны ноги, раздвинуть пальцами ягодицы, залезть, не спрашивая разрешения даже, в самые её сокровенные места, ей было противно так, что хотелось немедленно провалиться сквозь землю, умереть прямо сейчас, прекратить своё существование. Она не согласна была с тем положением, в котором сейчас оказалась. И это причиняло ей такие душевные страдания, которых она прежде никогда и не знала….

За балдахином снова раздался щелчок замка. Спасительница её вскоре вернулась и пролезла снова внутрь него.

Теперь лицо её не казалось таким уж чужим, как прежде. Вероника успела привыкнуть к нему, и ей даже приятно было его увидеть, хотя она и сама не знала, почему.

– В общем, так! – доложила та, потом задумалась, видимо, как лучше сформулировать то, что хотела своими словами передать ей из диагноза доктора. – Врач говорит, здорово тебе досталось, подруга! Он не уверен, но, возможно, придётся делать операцию. В общем, говорит, что тебя надо на обследование в больницу положить. Но «мамка» тебя ни за что отсюда не отпустит! Ей проще тебя в мусоровоз отправить, чем в больницу…. Да, подруга, задала ты мне задачу, – сама не знаю, что делать!.. Ты говорить-то хоть можешь или немая?

Вероника смотрела на неё и плакала. Слёзы текли по её красивому личику, и она думала, глядя на эту женщину: «Убейте меня, только не больно!»

Спасительница её молчала, словно ожидая, не будет ли ответа, потом вспомнила:

– Ах, да! Тебе сейчас капельницу поставят….

Настроение её вдруг изменилось:

– Не знаю, зачем я с тобой вожусь, деньги на тебя трачу!.. Кто ты мне такая вообще?!.. Может, ты окочуришься, а я тут стелюсь перед тобой!..

Теперь женщина долго и пристально смотрела на Веронику, и на лице её, словно на театральных подмостках, отражалась борьба страстей, происходившая внутри. Видно было, как та мучительно размышляет, что делать: продолжать и дальше тратить немалые деньги на лечение незнакомки или разрешить «мамке» отправить её тело в мусоровоз.

Было слышно, что в комнату кто-то вошёл.

Что-то принесли и поставили возле кровати Вероники, за балдахином. В него просунулась ещё одна голова. Это была женщина в белом колпаке. В руках она держала вату и иглу с подключенной к ней системой.

– Ладно! – заключила спасительница. – Ты лежи пока, пусть прокапают тебя! А я работать пошла. Меня до утра не будет! Свет я тебе не выключаю! Надеюсь, через пару недель оклемаешься! Может, раньше! Правда, лечить тебя для этого надо! Деньги тратить!..

Спустя минуту в комнате никого уже не было. Вероника снова осталась одна, один на один со своими тяжёлыми раздумьями.

Вскоре она отключилась….

Когда она проснулась, системы на руке уже не было. Наверное, прошло уже довольно много времени. За балдахином по-прежнему горел свет.

Вероника почувствовала, что ей заметно лучше. Двигаться свободно она ещё не могла, но боль была не такая тотальная, как прежде, – захватывавшая всё сознание и не дававшая даже думать.

Спустя какое-то время щёлкнул замок. Кто-то вошёл. Послышался возбуждённый шёпот нескольких женских голосов. Они о чём-то энергично переговаривались.

В балдахин просунулась её спасительница. Она весело уставилась на Веронику, потом спросила с каким-то оптимизмом и воодушевлением:

– Ну, ты как, подруга?!

– Да ничего вроде! – Вероника удивилась, что может говорить.

– О! Первый раз слышу, что ты говоришь! – тоже удивилась женщина. – Я думала, грешным делом, что ты – немая! Слушай, я тут девчонок привела! Хотят на тебя посмотреть!..

– А что на меня смотреть-то?! – удивилась Вероника.

– Ну, как же! Ты у нас тут звезда! Можно сказать, звезда всего «Космоса»! Не успела появиться, а все о тебе только и говорят!..

– Да что ж во мне такого, чтоб говорить?! – Вероника чувствовала, что разговаривать ей всё же ещё тяжело, – это быстро её утомляло.

– Ну, как же! – удивилась теперь спасительница. – Наверно, со времён монголо-татарского ига так никого в Москве не ябли, как тебя!.. А, во-вторых, красивая ты очень! Ну, что, я девчонок запускаю?!..

Веронике было неприятно, что на неё пришли поглазеть как на зверушку в клетке, но, помня доброту спасительницы и её полтысячи потраченных на её спасение баксов, едва заметно кивнув прелестной головкой, согласилась.

В балдахин просунулось несколько улыбающихся женских головок.

Ей вдруг вспомнилось из далёкого детства, как её, подхватившую ангину, приходили навестить в лазарете пионерлагеря её подружки по отряду. Две эти сцены были словно скопированы друг с друга. И даже на душе стало как-то легче от этого сонма улыбающихся, любопытных, с интересом на неё смотрящих незнакомых рожиц.

– Ой! Вика, ну, ты молодец!.. Она теперь твоей подружкой будет, да?!.. Ангелинку-то по пёзде мешалкой?!.. Ну, ты и кралю себе оторвала – кровь с молоком! – оценивали женщины Веронику. – Откуда это такая?! Явно, с югов девочка!

– А я не знаю!.. Слышала от «мамки», что с Украйны откуда-то! – ответила её спасительница. – Ты откуда сама-то?!

– Из Сум! – ответила Вероника.

– Это что? – не поняла Вика.

– Город такой….

– Большой?!

– Большой….

– Не, не слышала! – отрезюмировала Вика. – Но нам и в Москве хорошо!.. Правда, девчонки?!

– Ага!.. Москва супер!.. Самый лучший город!.. У-у-ура! – раздалось разноголосье всеобщего согласия, словно они собрались тут на митинг.

– Ну, ладно, девоньки! Поглазели?!.. Познакомились?!.. Всё! На выход!.. Отваливаем!.. Девочка в себя ещё не пришла после посвящения. Потом познакомитесь получше!..

– Да-а-а! Красивая! – снова отрезюмировал кто-то из Викиных подруг.

– Э-э! Чур, не лапать! – пресекла Вика чью-то попытку забраться к Веронике рукой под одеяло. – Всё! Уходим все! Гет аут!..

Женщины с сожалением стали покидать прорези в балдахине над Вероникиной кроватью. Было слышно, как Вика взашей выгоняет всех из номера.

Вскоре голоса смолкли, и всё ближе к кровати раздавались чьи-то одинокие шаги.

Это была Вика.

– Ну, давай поправляйся! – заглянула она в балдахин. – Тебя ещё денёк-другой на капельнице подержат, а потом будут с ресторана хавчик носить! Ну, ты крепкая баба! – напоследок заключила она. – Вроде хрупкая такая, фигурка точёная, вся как куколка за миллион доллариев! А смотри-ка, как кошка живучая! Вон, уже и щёчки зарумянились! – она подняла одеяло и заглянула туда оценивающе, как на свою вотчину. – И тут всё приходит в норму!.. Просто удивительно!..

Вика замолчала, собираясь с мыслями, и с аппетитом, как на булочку, посмотрела на Веронику, заглядывая ей в самое лицо:

– Ладно! Отдыхай! Мы с тобой потом поговорим! Со мной будешь жить! У меня всё ништяк в хате! Обалдеешь!..

С этими словами она исчезла, оставив Веронику оценивать новые впечатления и обдумывать, как налаживать свою новую жизнь: надо было как-то приспосабливаться.




Глава 7


Вероника шла вперёд по составу, преодолевая вагон за вагоном под мерный, убаюкивающий перестук колёс, который словно обещал ей теперь конец всех тревог, страданий и страхов. Чем дальше от Москвы отходил поезд, тем ей становилось спокойнее на душе, росла уверенность в себе, и ощущение опасности, в котором она пребывала последние два дня в столице, теперь исчезло, как и не было вовсе.

Она сняла перепачканное, словно побывавшее в роли половой тряпки, пальто и, вывернув, повесила его на руку, в которой держала и сумочку с зашитыми в подклад долларами. Теперь вид её стал вполне сносный.

В одном из переходов между вагонами, там, где по бокам от лязгающих друг по другу панцирных пластин, не было почему-то резиновых труб-уплотнителей, и виднелись просветы открытого пространства, в которых мелькали, выхватываемые из кромешной темноты отсветами из вагонных окон рельсы и шпалы, её посетила мысль избавиться от полупальто. Она решила пропихнуть его туда, скомкав в плотный шар, чтобы оно упало на пути, и уже собралась это сделать, но в самый последний момент вдруг передумала: ей почему-то стало жалко выбрасывать эту вещь. Быть может, потому, что она напоминала ей о том времени, когда она могла беспечно, даже не задумываясь о цене, купить такое полупальто в фешенебельном столичном валютном магазине на Новом Арбате, где даже иностранцы шарахались от цен, округлив глаза. А она тогда могла себе это позволить – купить на Новом Арбате дорогущее полупальто! Могла, потому что рядом был Бегемот, который выполнял её желания по одному, – не жесту даже, – просто взгляду.

Да-а, Бегемот, хотя и был паскудник, бабник и плут по женской части, но её, свою жену, любил, как себя. Она видела и чувствовала это! А сколько времени он подкрадывался к ней, как к заветной драгоценной добыче, боясь спугнуть её нечаянным движением, как дичь. Вероника позволяла ему это делать. Быть может, он думал, что делает это очень хитро и незаметно для неё. Но ей-то был заметен каждый его шаг. Она-то видела, как постепенно тот сжимает вокруг неё кольцо, и уже задолго до того, как вспорхнула с ним под венец, когда ни у кого ещё и намёка не могло появиться на их будущий брак, знала, что будет его женой.

Конечно, ей это льстило, она была его звездой! Никто не знал этого, но она была той единственной по-настоящему манящей к себе звездой на небосклоне человека, которого звали Жора Бегетов. А он был величина! Он был настоящая величина!..

«Ах, Жора, Жора! – вдруг ни с того, ни с сего вспомнила Вероника мужа. – Почему у нас всё так получилось?! Зачем ты попёрся в эту грёбанную Москву?! Что тебе дома не сиделось с молодой женой, лю…»

Она едва не подумала «любимый»!

Любила ли она его, своего мужа?! – сложный для неё вопрос! Временами она его просто ненавидела. Временами она его просто терпеть не могла. Правда иногда, когда находило распаление страстью, она позволяла ему делать с собой всё. Но набор Жориных постельных фантазий был весьма ограничен. И тогда, после этих соитий, которые Бегемоту, возможно, казались страстными и пылкими, но её-то никак не удовлетворяли, она ненавидела его ещё больше!

Иногда Вероника думала, что, когда семейная жизнь их «устаканится», станет более размеренной и понятной хотя бы ей, надо будет научить Жору доставлять ей удовольствие, а не просто заканчивать свой процесс, думая, что у неё тоже всё уже прошло! Как раз-таки, наоборот, когда у него всё заканчивалось, она только приходила в готовность заниматься любовью по-настоящему. Может быть, поэтому она и находила приключения на стороне?! Гладышев, Охромов, Яковлев!.. Ах, Жора, Жора! Что ты наделал!..

Вероника поймала себя на мысли, что обвиняет покойного мужа в своих изменах ему. Впрочем, для женщин это свойственно – винить других в своих грехах, особенно мужчину, который оказался рядом. Своего мужа. На него нападать удобнее всего. Ведь перед ней он как ребёнок! Она видит его насквозь, а он думает, что все его похождения покрыты тайной. Да у него на лбу написано, когда, с кем и сколько раз он переспал, гуляя от неё! Она эти надписи читала, как букварь, а он думал, что очень хитрый! Может, потому Вероника и наставляла ему понемногу рожки, что видела, как он ведёт себя по отношению к ней?!..

Нет, ей не обидно, что он спал с другими женщинами, хотя, как она знала, многие её замужние подруги просто с ума сходили от ревности. Ей обидно то, что Жора не трахал девок, а изменял ей! Вот где был корень зла! И он не мог его раскусить! А она не собиралась ему растолковывать – это было уже чересчур!

Если бы он говорил ей:

– Знаешь, Вероника, вчера с бабёнкой схлестнулся, ну, с той, что с нами в ресторане была. Рыженькая такая, грудастая! Хорошо ебётся, лярва, даже лучше, чем ты!

Она бы живо включалась в беседу и отвечала что-то вроде:

– Жорик! Да откуда ты знаешь, как я ебусь, когда ты меня до оргазма-то ни разу и не довёл?! Ты же кончаешь, когда я только начинаю! Ну-ка, давай попробуем сейчас! Посмотришь, кто лучше в постели, – та блядёшка рыжая или твоя супруга, – красавица, молодица, ягодка, какую поискать!»

Но он же так не говорил! Он скрывал свои отношения с другими женщинами, думая, что она дура и ничего не видит, а потом делал вид, что ничего не происходит, и удивлялся, когда Вероника обижалась на то, что он её не любил, а боялся, как жандарма!

Нет, она не хотела для своего мужа быть мамкой, от которой тот пытается скрыть все свои шалости. Она хотела быть ему подругой, которая согласна была даже участвовать во всех его шалостях, какими бы дикими и безумными они не казались. Но он её всё время, с самого начала их совместной жизни, пихал на место мамы, от которой он всё будет скрывать! Ну, потому мама и стала наставлять Жорику понемногу рожки!.. Да она же моложе него на семь лет была, пацанка ещё! Какие ей мамки?! Зачем эта роль ей нужна была?! Но Жора навязывал её своим враньём и изменами. Да ей было бы даже интересно посмотреть, как он с другой в постели справляется, поинтересоваться у той, та от Жориного натиска кончила или тоже нет, сама додрачивала потом. Но он же всё скрывал! И подружки её, тоже, глядя ей в глаза, делали вид, что ничего не происходит, изображая из себя перед ней честность. А ей не нужна была эта показуха, которой они отгораживались от неё, как забором. Ей нужно было, чтобы у неё были нормальные подруги, которые говорили бы ей: «Слушай, что твой Жорик кончает так быстро?! Вроде кабан здоровый, а как пацанёнок шкодливый: вставил, – и потекло уже! А у него всё обмякло – нате-здрасте – приплыли!» Но подруги молчали, именно этим своим паскудным отношением навешивая ей рога!..

Вероника тряхнула головой: «Что это я в воспоминания ударилась?! Нет уже Жоры! Впереди – другая жизнь! А я его похождения обмусоливаю!»

В самом деле, впереди её ждал родной город, где с детства всё было мило, знакомо и привычно, где даже какие-то неприятности были свои, родные, какие-то домашние, не угрожающие в следующую секунду ввергнуть в пучину безграничного отчаяния и страха, как это было в Москве. Всё успокоилось, всё прошло, всё минуло.… Но, с другой стороны, впереди была жизнь в одиночестве и материальной ущемлённости, от которой она уже отвыкла. Это была другая сторона медали, совсем нерадостная! И к ней надо было привыкать!..

Вероника шла по составу, проходя вагон за вагоном, рассуждая на эти житейские темы, пока вдруг не вспомнила о Гарике, который увязался за ней.

Да, армянин был единственным оставшимся неприятным напоминанием о нелепых и пугающих событиях последних дней в Москве. От него хотелось избавиться прямо сейчас. Гарик не укладывался ни в какие её мысли, ни в радостные, ни в грустные. Он был чуждый элемент в её жизни!

Вероника не собиралась с ним спать.

Да что он себе вообразил, в конце концов, этот занюханный московский таксист?! Теперь они уже не в Москве, теперь они уже далеко! И когда они окажутся в купе, она скажет ему, что это невозможно! Никакого секса! Ни-ка-ко-го! Она вообще с чуреками не то, что в постель не ляжет, – даже думать об этом ей противно и гадко! Быть может, он думает, что купил её?! Конечно, взял тройную цену за помощь при побеге с гостиницы! Поменял ей доллары по государственному курсу! То есть, получается, трижды на пять – в пятнадцать раз дороже! Он её надул! А теперь за её же шанежки хочет, как он там выразился, «драть неделю»?!.. Обойдёшься!!! Наглая армянская рожа!..

Вероника вдруг почувствовала прилив ярости: от Гарика надо избавляться немедленно! Она вспорет подкладку у сумки, пока он не видит, достанет долларов двести, ну, может, триста, отдаст ему и скажет, чтобы он на ближайшей станции отчаливал обратно в свою Москву!..

За мыслями своими Вероника, увлёкшись рассуждениями, потеряла счёт вагонам, которые прошла, и очнулась только, когда попала в плацкартный.

Здесь была сутолока, теснота, люди гнездились на боковых полках, как в муравейнике, поэтому она сразу опомнилась и спросила у проводника, смотревшего на неё в упор недовольным, сердитым взглядом:

– Это какой номер вагона, подскажите, пожалуйста?!

– Четвёртый! – ответил проводник, приготовившись слушать какую-нибудь историю про потерянный билет или что-то в этом роде.

– А шестой где? – поинтересовалась Вероника.

– Вы что, в шестом едете? В СВ? – удивился проводник.

– Да, – кивнула головой Вероника. – А что – не достойна?!

– Да нет, – сконфузился мужчина, – вы его прошли!..

И тут Вероника увидела то, что моментально разрушило все её планы, разбило их вдребезги как зеркало, оставив в голове вместо серебра наступившей умиротворённости чёрную пустоту отчаяния. Страх прошиб её с ног до головы, как молния!..

– Спа-си-бо! – сказала она проводнику, медленно, словно стараясь не шуметь, разворачиваясь, и чуть ли не на цыпочках пошла обратно.

Когда она очутилась в тамбуре и закрыла за собой дверь, то бросилась бежать, припустив, что есть мочи. Перед глазами у неё стоял Саид, идущий по тесному проходу плацкартного вагона, заглядывающий пристальным, режущим взглядом в купе и показывающий её фотографию пассажирам: «Ви эту дэвущку нэ видэли?!». За ним, озираясь по сторонам, обшаривая глазами все полки, шли ещё несколько чеченцев.

Не помня себя, Вероника пронеслась через пятый вагон, заскочила в шестой и увидела Гарика, стоящего в коридоре и о чём-то раздумывающего.

Гарик глянул на неё, лицо его исказилось гримасой злобы. Он хотел, видимо, крикнуть ей что-то вроде: «Ты где шастаешь!?» – однако, увидев ужас, охвативший Веронику, осёкся. Он сразу всё прочёл в глазах испуганной девчонки, потому что тут же сказал, стараясь не привлекать внимания посторонних, даже просияв деланной улыбкой:

– Ну, наконец-то!.. А я тебя жду! Заходи, дорогая, в купе…, располагайся!

«Дорогая» сменила бег на шаг, стараясь идти как можно непринуждённее, насколько это у неё получалось, и улыбаться.

В коридоре народу было немного, все были заняты своими разговорами, и потому на эту сцену особого внимания никто не обратил.

Вероника приблизилась к Гарику. Он взял её рукой за талию, словно обнимая и провожая в купе, – на самом деле впихивая её туда с удвоенной скоростью и силой.

– Там Саид! – громко прошептала Вероника, когда Гарик нарочито медленно, словно раздумывая, стоит ли вообще это делать, закрыл дверь купе.

– Я уже понял! – лицо Гарика было решительным, но не испуганным.

– Они идут, заглядывают во все купе, спрашивают про меня! – Вероника чувствовала, как из глубины уже охваченной ужасом души всплывает истерика.

– Да тише ты! – прикрикнул на неё Гарик. – Далеко?!

– Через вагон! – ответила Вероника, глаза её всё больше расширялись от страха и отчаяния. – Что будем делать?! Бежать?!

– Нет! – сказал Гарик. – Найдут!.. Тебя найдут – я не знаю, что с тобой сделают!.. Но в Москву повезут – это точно! А меня с тобой увидят – я и останусь валяться на рельсах там, где это произойдёт! Да-а, тёлка, здорово они за тебя зацепились, раз в поезд сели! Знал бы такой расклад – пальцем бы не пошевелил тебе помогать!..

– Ну, что теперь делать?! – Вероника схватилась руками за голову, бросив на полку сумочку и пальто.

В коридоре послышался гомон. Дверь соседнего купе открылась, и до ушей Вероники долетел приглушённый перегородками бас Саида:

– Ви эту дэвущку нэ видэли?!..

– На колени! – скомандовал Гарик.

– Что? – не поняла Вероника.

– На колени! – уже громким шёпотом процедил Гарик, надавив Веронике, что есть силы, на плечо.

Она машинально подчинилась его приказу.

В следующую секунду Вероника оказалась перед Гариком на коленях, испуганно глядя мимо него на проём входной двери, которая вот-вот должна была открыться.

Краем глаза она заметила, что у Гарика падают вниз штаны, но ещё ничего не успела понять, как Гарик умелым движением, больно надавив ей пальцами на щёки, отчего рот её непроизвольно открылся, сунул в него что-то, заполнившее его весь без остатка.

Свет в купе погас: Гарик его выключил. Стало темно.

Вероника не могла понять, что происходит. Во рту у неё было что-то мягкое, тёплое, едва вмещавшееся в него, появился какой-то солёный привкус. Нестерпимо пахло мочой, причём это был зловонный мужской запах.

Тут Вероника поняла, что Гарик засунул ей в рот свой мерзкий член. Тот уже стремительно рос в размерах, словно надуваемый воздушный шарик.

Такого поворота событий она никак не ожидала.

Вероника инстинктивно дёрнулась назад, хотела выплюнуть изо рта мерзкое чужеродное содержимое, сплюнуть, возмутиться, оттолкнуть и послать Гарика матом, но тот уже схватил её за волосы и, не давая ей отвести назад голову, стал двигать ею взад-вперёд, больно и сильно увлекая за схваченные пряди.

– Соси, сучка, соси! – орал он.

Член его рос во рту у Вероники с угрожающей скоростью.

Так с ней никто никогда не поступал. Вероника была вся вне себя от негодования, досады, отвращения, мерзости своего униженного положения, злости и обиды. Однако она не могла сопротивляться той сильной боли, с которой Гарик таскал взад-вперёд за локоны волос её голову, и послушно двигала ею вперёд-назад.

– Соси! Соси! Соси! – кричал Гарик с каким-то непонятным ей остервенелым восторгом.

Она ощутила вдруг себя поездной потаскухой, которая готова отсосать у кого угодно….

Темноту купе резанул свет из коридора. Дверь распахнулась настежь. На пороге купе стоял Саид со своими подопечными.

Из-за бёдер Гарика, ходивших вперёд-назад перед её лицом, Веронике были видны только силуэты теней на полу купе, падавшие от стоявших в проёме двери людей.

– Ви эту дэвущку нэ видэли?! – послышался голос Саида.

– Соси, сучка, соси! – не обращая на то внимания, кричал в это время Гарик, испытывая приближающийся оргазм.

Член его, ставший твёрдым, огромным и толстым, ходил во рту Вероники, ныряя ей прямо в глотку и тут же выныривая обратно, отчего у неё происходили рвотные позывы. Горло её то расширялось, то сжималось, придавливая член Гарика со всех сторон пульсирующими движениями. Вероника почувствовала, как половой орган армяна тоже начинает как-то странно пульсировать.

– Ви эту дэвущку нэ видэли?! – повторил ещё раз свой вопрос Саид, обращаясь к нему со спины.

Было слышно, как он шарит в темное купе по стенке, пытаясь найти включатель и зажечь свет.

В это время Гарик кончил. Он удовлетворённо заорал. Вероника почувствовала, что в глотку ей словно струёй что-то ударило. Это был первый импульс семяизвержения.

Гарик тут же отстранил Веронику назад и стал разворачиваться к стоящим на пороге. Член его, торчащий вперёд и вверх огромной дубинкой, пульсируя, продолжал извергать потоки семени. Вероника видела, как на жёлтом фоне дверного проёма летят словно пули сгустки спермы Гарика, поворачивающегося к двери, поражая всё вокруг по радиусу полуметра вслед за поворотом его бёдер.

– Что вы спрашиваете? – спрашивал при этом Гарик, будто только услышал вопрос.

Стоявшие в коридоре у купе тут же отскочили в разные стороны, чтобы не попасть под обстрел спермой, захлопнув при этом дверь.

Спустя секунд десять стало слышно, как открылась дверь соседнего купе, и Саид спрашивает уже у тамошних пассажиров:

– Ви эту дэвущку нэ видэли?!

Не помня себя от страха, Вероника затаилась в темноте купе, так и продолжая стоять на коленях, прислушиваясь к удаляющемуся хлопанью дверей и басовитому голосу Саида, задающего один и тот же вопрос….

– Ты что, охренел?! – громким шёпотом спросила она у Гарика, стоящего где-то рядом во тьме и тоже прислушивающегося к звукам снаружи, когда стало понятно, что преследователи удалились.

– А ты что хотела, чтобы они тебе за щеку наваляли?! – поинтересовался из темноты Гарик. – Скажи спасибо, что я вовремя сообразил, что делать. А то нам обоим сейчас крышка была бы!

Вероника промолчала, соображая, в самом деле, стоит ли благодарить Гарика. Или этот подлый «чурка» всё заранее продумал? Хотя откуда ему было знать, что Саид в поезде? Она же видела, как он сам не на шутку струхнул, когда узнал, что чеченцы рыщут по вагонам в её поисках.

Однако та мерзость, что он сделал, не вписывалась ни в какие рамки.




Глава 8


Вероника пролежала в постели ещё с неделю.

Но это было давно, так давно, что она теперь и не помнила.

Уже неделю она жила у Вики.

Как та и обещала, её номер, действительно, был похож на квартиру. Чистенько, уютненько, всё есть: стиральная машина, микроволновка, пылесос, музыкальный центр, видик. Комната была обставлена дорогой финской мебелью.

Веронику никто не трогал. И она не могла понять, почему её до сих пор не подкладывают под клиентов, не отправляют в номера, хотя Вика трудилась как пчёлка: бывали дни, что ей выпадало обслуживать по десять, а то и по пятнадцать человек.

С другими девочками Вероника не общалась, хотя те и горели желанием познакомиться с ней поближе. Но в номер к ним не ходили, потому что знали крутой нрав его хозяйки-собственницы. Та ревновала Веронику, как мужик, влюбившись в неё бесповоротно и не на шутку.

Вика и была одной из тех, кто отмывал её от дерьма после «посвящения». Она сама ей рассказала это в одну из ночей, когда была свободна от своей «работы». Да Вероника и без того подозревала это: голос, который молотком долбил по воспалённому сознанию в тот день, хорошо отпечатался в её памяти, – она захотела бы забыть его, не смогла.

Иногда Вика побуждала свою новую возлюбленную к соитию, но, – поскольку последнее время уставала от наплыва клиентов, – не злоупотребляла излишествами. Да и Веронике после «посвящения» это казалось детской забавой. Помня о том, что Вика спала её от гибели, Вероника с благодарностью и каким-то даже неожиданным удовольствием выполняла её незлобные прихоти, иногда даже удивляясь самой себе, как она могла так поступать.

Если бы кто-нибудь месяцем раньше сказал ей, что она будет счастлива, живя в номере гостиницы с проституткой, позволяя ей немного баловаться с собой, и с удовольствием и даже некоторой страстью ласкать своим язычком её клитор, вылизывать в экстазе той анус, забыв про брезгливость и делать многие другие вещи, от одного рассказа о которых прежде её покоробило бы и стошнило, – Вероника, смачно набрав слюны, так, чтобы одним плевком залепить всё лицо сказавшему, плюнула бы тому или той в рожу.

Но теперь, делая это, она даже не задумывалась над сущностью происходящего: всё получалось как-то само собой. В конце концов, когда ребёнок сосёт грудь матери, никто же не задумывается над моральной природой естества. Чем аморальнее было ласкать язычком женский клитор?

Когда Вика не работала ночью, они ложились в обнимку на двуспальной кровати и долго разговаривали, глядя одним глазом какую-нибудь ерунду по телеку. Им нравилась эта негромкая беседа под мурлыкание ящика.

Сперва Вероника ощущала какое-то родство души. Но ведь они и вправду обе были женщинами. Ей казалось, будто она лежит в тёплой, уютной постели со старшей сестрой, которой у неё никогда не было. Беседовать было так приятно, так сладко, – словно пить нектар цветка, – и хотя ни о чём серьёзном они не говорили, Веронике казалось, что у неё никогда не было собеседника лучше.

Потом, чем дольше они лежали в обнимку, тем сильнее чувствовала она тепло Викиного тела, а руки той уже нежно ощупывали груди, бёдра и лоно Вероники. Становилось тепло и приятно внутри. Даже то, что тебя кто-то любит, делит с тобой хлеб, кров и ложе, хочет тебя и твоего внимания, – согревало и скрашивало жизнь, заглушало печаль Вероники о своей потерянной судьбе, о родине, о доме….

Вика целовала её в шею, в губы, в ложбинки ключиц, спускалась к груди, теребила кончиком язычка её соски. Потом доходило дело до клитора, ануса, и вскоре Вероника уже не помнила себя, забываясь в пылающей, огненной страсти.

Даже своему мужу, Бегемоту, и тем более какому-нибудь иному мужчине она никогда бы прежде не стала делать то, что теперь делала Вике. И та в ответ с пылкостью, страстью, упоением ласкала её тело, не стесняясь отметать какие-то условности. И хотя это было реальностью, Веронике всё казалось волшебным сном, загадкой и даже тайной, поскольку и теперь она не решилась бы кому-то поведать, если бы представилась такая возможность пооткровенничать, о своих отношениях с Викой.

Когда днём она оставалась одна, – Вика предпочитала работать в это время, – она понимала, что это не правильно, что женщина не может заниматься любовью с женщиной. Но приходил вечер, и всё повторялось снова, и Вероника не могла сказать даже самой себе, хорошо это или нет.

Но это было, и она принимала всё так, как оно шло.

И если Вика просила её, чтобы она, скрутив трубочкой язычок, засунула его ей в анус, нащупала там маленький геморроидальный узелок и поласкала эту неожиданную эрогенную зону, Вероника делала это, потому что и сама Вика зализывала все очаги её внутреннего пожара, которые в ней прорывались во время их любовной игры в самых неожиданных местах, потому что не было в этом унижения или ещё чего-нибудь непристойного. Они просто наслаждались друг другом.

Вика любила её с какой-то пылкостью мужчины. А Вероника отвечала на её страсть взаимностью даже не потому, что чувствовала всю неподдельность и искренность её порыва, а потому, что и сама вдруг проникалась этим неизведанным до того чувством, которое было сродни чувству сестринской любви, но каким-то особенным, другим, потому что здесь была, в конечном счёте, замешана жажда наслаждения, оргазм, упоение соитием, какое невозможно испытать с мужчиной по причине самой противоположности природы его тела, нацеленного на обладание внутренним женским существом, на вторжение и осеменение, как конечную цель процесса….

Дни шли, а Веронику пока так и не беспокоили. Про неё словно забыли. И, прожив неделю у Вики, она уже начинала внушать себе и даже верить, что так будет теперь всегда.

Ну, в самом деле, ведь если «мама» с такой лёгкостью хотела отправить её в мусоровоз, то, что теперь ей стоило забыть про неё так, будто она уже сделала это? Может быть, и в правду, она теперь принадлежит только Вике? В конце концов, та её отстояла, заплатила за неё «маме» полкуска зелёных! И, если это так, то, возможно, не сейчас, но позже, настанет день, когда она беспрепятственно выйдет из гостиницы и пусть даже пешком пойдёт домой! Она согласна и пешком! Ведь «мама» предлагала ей ползти до Киева раком! Так что дойти пешком до родного города было теперь ей просто заманчиво.

Сейчас Вероника пока и не помышляла об этом. Напуганная отловом, круто сваренным «посвящением», она теперь боялась даже подумать об этом, страх в ней был всё ещё очень жив. Он был где-то на поверхности её души. Но, возможно, когда-нибудь сама Вика ей скажет: «Подруга! Иди домой! Тебя здесь больше никто не держит!»

И она бы пошла. Пошла бы! Ничто больше не смогло бы удерживать Веронику здесь, в «Космосе», в Москве, в России! Она хотела домой! Её любимый город снился ей каждую ночь….

Что бы она стала делать дома? Без денег, возможно, уже и без квартиры…. Это был уже другой вопрос. Главным было вернуться домой, на родину. Вероника верила, что там всё наладится само собой. Она не знала, как это будет, но считала, что всё будет хорошо, как только она окажется в родных стенах, в родном краю….

И всё же ей было странно, почему её не беспокоят. Несколько раз она хотела спросить об этом у Вики, но помня пословицу: «Не буди лихо, пока тихо!» – всякий раз сдерживала этот порыв.

Как-то раз, за завтраком, Вика сама заметила это.

– Вольготно тебе живётся! – словно позавидовала она ей.

Вероника перестала есть. Она не знала, что ответить. Если даже Вика это заметила, то….

Она не ожидала такого «комплимента» от своей спасительницы, прозвучавшего словно выстрел, словно напоминание о том, что о ней никто не забыл, но не представляла, что ответить, чтобы не поднять случайно бурю в стакане воды и не изменить своего статус-кво.

– «Мама» что-то замышляет по твоему поводу! – продолжала Вика, словно не замечая молчания сожительницы.

– Может, она забыла про меня? – высказала Вероника робкую надежду.

– Ха! – усмехнулась Вика, и Вероника поняла, насколько она далека от понимания сути происходящего вокруг. – Забудет она, как же!

– Но что же тогда? – испугалась Вероника.

– Я ж и говорю – что-то замышляет! – продолжила спокойно рассуждать Вика. – Такое редко бывает, чтобы девочка у неё «в девках» засиживалась! Поверь мне: уж я-то её натуру знаю!

– Но ведь она на меня и не тратится! – возразила Вероника. – Кормишь меня ты! Что ещё?!..

– А деньги зарабатывать – кто ей будет?! «Мама» просто так, бесплатно, даже не пукнет! А ты ей в копеечку обошлась!

– Да у меня выгребли – знаешь, сколько денег?! – изумилась Вероника. – Мне первоначально отдать-то даже меньше надо было, чем у меня забрали….

– Слышала я про эту историю краем уха. Но деньги-то эти Анфиса, администраторша, себе забрала…. К тому же, для «мамы» всё, что меньше чирика килодоллариев, – так себе, на семечки, на пудру…, в общем, мелочь!

– Ничего себе – мелочь! – возмутилась Вероника. – Да я бы на такие деньги дома год жила припеваючи и горя не знала бы!

– Ты свою провинцию, тем более Украину, с Москвой не сравнивай! В Москве эти деньги – тьфу! Пшик! «Мама» в кабаке больше за вечер оставляет, когда «гудит»! Поэтому я и говорю: что-то странное происходит. Я такого, во всяком случае, не припомню….

Вика как в воду смотрела. Не прошло и пары дней, как за Вероникой пришёл Саид.

При его появлении в номере Вероника вся сжалась и внутренне напряглась. В памяти ещё хорошо стоял его образ, связанный напрямую с её страхом.

– Пошли к «маме»! – сказал он. – Зовёт она тебя!

Было утро. Вика только что «умотала», «наштукатурившись», на «работу», и потому спросить совета было не у кого. Да и что ей оставалось делать: вариантов не было. Зовёт – надо идти!..

– Что – заскучала?! – поинтересовалась «мама», увидев Веронику, с порога.

– С чего вы взяли? – возмутилась она.

– Ну, как с чего?! Сидишь без дела…. Скучно, наверно?!

Вероника ничего не ответила. Она понимала, что сейчас лавирует на кончике лезвия ножа, и одно неверное движение, – даже дуновение ветра не с той стороны, – приведёт к катастрофе.

«Мама» плавала по бассейну сауны голая, совершенно не стесняясь присутствовавших мужчин. Вероника смотрела на неё и старалась не сделать чего-нибудь такого, какого-нибудь подвоха самой себе, который бы вызвал лавину, что ввергнет её снова в пучину дикой оргии.

«Мама» вылезла по никелированной лесенке из бассейна. Ждавший хозяйку швейцар накрыл её большим как халат махровым полотенцем. Она уселась на плетёный стул и, взяв со столика бокал с каким-то напитком, слегка отпила, потом поставила обратно и снова посмотрела на Веронику, стоявшую перед ней в растерянности.

– Ну?! Чего молчишь?!

Вероника пыталась понять, куда «мама» клонит. Ждать начала новой оргии или ещё какой-нибудь дряни со своим участием ей надо было в любую секунду. И она понимала это. Но, с другой стороны, если бы что и началось, воспрепятствовать этому Вероника была не в силах.

– Ладно! – словно пощадила её «мама», Вероника вдруг почувствовала после этого восклицания, что ничего экстраординарного дальше не будет, во всяком случае, в ближайшее время. – Слушай сюда! Я вижу, что ты вся дрожишь, как осиновый лист!.. Боишься, небось, новой ебли?!.. Правильно делаешь! Её для тебя никто не отменял!..

«Да у меня до сих пор всё болит!» – хотела вскрикнуть Вероника, но остановилась, вовремя спохватившись, что это, напротив, может сработать как детонатор новой экзекуции.

– Я сейчас просто хочу с тобой поговорить!.. Подойди сюда! – «мама» поманила Веронику пальцем ближе к своему плетёному креслу. Вероника подчинилась. – Ты в трусах?

– В трусах! – Вероника напряглась.

– Снимай! – приказала «мама».

Вероника повиновалась, чувствуя, как обстановка накаляется.

– Как себя чувствуешь теперь? – поинтересовалась «мама».

– Да, ничего, – ну, а что она ещё могла ответить?

– Это хорошо, что ничего!.. Вот так и стой! Пусть ветерок снизу задувает, волосики на кунке щекочет…. Я буду переделывать тебя, вышибать из тебя чопорность и лицемерие, скованность и прочие пороки, пока ты с радостью не будешь встречать любого мужчину, который идёт в твою постель. Поняла?

– Поняла! – ответила Вероника, чувствуя подвох.

– А я смотрю, что нет! – засомневалась «мама». – Я собаку на этом деле съела и вижу, как ты внутри сейчас вся съёжилась от моих слов…. Эх, учить тебя ещё надо да учить!..

– Но я никогда к этому не привыкну! – вырвалось у Вероники против её воли, о чём она тут же пожалела, потому что после её слов «мама» взяла со столика из лозы, стоявшего рядом с её креслом, плётку с плетёной кожаной ручкой и несколькими короткими кожаными кнутцами, пучком, как щупальца у кальмара, свисавшие из неё, поднесла инструмент к подолу платья Вероники и подняла его так, чтобы стало видно всё лоно девочки и часть её прекрасного животика.

Вероника занервничала. У неё только-только всё пришло в норму, перестало болеть, зажило и вернулось к своему прежнему, прелестному виду. Она стояла с задранным вверх подолом, ни жива, ни мертва, понимая, что ещё одно неверное слово, нечаянный «душевный» порыв или напрасное восклицание, хотя и идущее от сердца, но здесь совершенно никому не нужное и не интересное, и её ввергнут в пучину оргии. Присутствовавшие здесь мужчины уже уставились на её прелести с нескрываемым вожделением. Она знала, что, как только «мама» скажет: «Фас!» – её начнут рвать как волки тёлку. Ей больше не хотелось повторения того опыта.

«Молчи, дура! – приказала самой себе Вероника. – Молчи, если сама себе дорога!»

– Ты мужу изменяла? – вдруг поинтересовалась «мама», продолжая рассматривать её прелести. Она заметила, что Веронику всю потрясывает мелкой дрожью и посмотрела ей в лицо. – У тебя ведь был муж?!..

– Был, – ответила Вероника, не зная, что ждать в следующую секунду.

Она понимала, что в любой момент всё может повернуться против неё, и после разговора последует действие.

«Мама» опустила подол и положила плётку обратно на столик, потом, обведя взглядом стоящих вокруг бассейна, спросила:

– Знаешь, что их больше всего в тебе возбуждает?

– Нет, – призналась Вероника.

– То, что ты боишься! – сказала мама, осматривая по очереди своих подчинённых. – Не твоя красота – ею можно восхищаться и любоваться, но она не злачна! Твой страх – вот что больше всего действует на них! Чем больше они видят, как ты дрожишь, тем сильнее готовы ринуться на тебя, как только я разрешу это сделать!.. Поняла?!

– Поняла! – кивнула головой Вероника.

– А раз поняла, то приходи в себя! – заключила «мама». – Я ведь тебя позвала совершенно для другого!.. Но если ты и дальше будешь вся дрожать, мне станет просто обидно!.. Ну, тогда держись!

Она погрозила ей пальцем. Потом окинула её взглядом сверху донизу и спросила:

– Не хочешь присесть?..

– Что?! – не поняла Вероника.

– Присесть, говорю, не хочешь?! – переспросила «мама» уже более угрожающим тоном. Ей не нравилось, что девчонка сосредоточилась на своём страхе, от которого должна была научиться освобождаться.

– Хочу! – призналась Вероника.

Ей, в самом деле, хотелось занять позицию пониже и, если было можно, то, действительно, присесть, чтобы не торчать перед «мамой» в одном платье без трусов, когда она каждую секунду может снова поднять её подол.

– Принесите даме кресло! – скомандовала «мама» кому-то в сторону, а потом обратилась к Веронике. – Раздевайся!

Дрожь, которую Вероника пыталась побороть в себе, вновь усилилась.

– Я два раза повторять не буду! – «мама» взяла маленькую чашечку с кофе, которую ей протянул швейцар. – Ещё один раз проявишь недопонимание, и моему терпению придёт конец!..

Вероника тут же сбросила платье и лифчик, которые на ней ещё оставались, стараясь унять дрожь.

– Мне просто холодно! – сказала она.

– Лезь в бассейн! – предложила ей мама. – Поплавай! Согреешься!

Вероника даже не полезла, – тут же нырнула щучкой в горячую воду, ощутив, как проходит дрожь.

Приятная теплота бассейна обняла её тело и стала ласкать его. Вероника почувствовала, что успокаивается. Она стала медленно плавать, уже не обращая внимания на мужчин, которые смотрели на неё сверху. В воде ей было комфортно, и, не смотря на то, что была голая, чувствовала себя защищённой, словно в одежде.

«Мама» смотрела, как она плавает, словно на театрализованное шоу, спокойно и с интересом, пила кофе. К ней подходили какие-то посетители, о чём-то с ней переговаривались на ухо. Веронике казалось, что она так плавала бы вечно, лишь бы больше не стоять перед мамой нагишом. Здесь ей было намного уютнее.

– Ну, мужу-то изменяла? – спросила «мама» откуда-то сверху.

Вероника пожала плечами, словно пытаясь припомнить, было ли хоть что-нибудь, о чём её спрашивают.

– Да, не ври! – продолжала «мама» свою тираду. – Такой красивой женщине трудно устоять перед соблазнами! Да и вряд ли ты напрягалась, чтобы это делать! Я просто вижу, как к тебе мужики липли пачками, поэтому даже не сомневаюсь в том, что кто-то из них тебе разок-другой приглянулся, и ты ему не отказала!

«Мама» замолчала, продолжая наблюдать за Вероникой. Ей словно нравилось это. И Вероника решила больше ничего не говорить, пока её не попросят.

– Я долго думала, что с тобой делать! – продолжила свои рассуждения «мама», отдав распоряжения пришедшему из ресторана посыльному официанту. – Ты думаешь, что я неделю тебя не беспокоила просто так?! – Вероника продолжала плавать, навострив ушки. Она не знала, что ответить ей на этот вопрос. – Ты у меня, девочка, вся перед глазами! – продолжила «мама», не дождавшись ответа. – Я могу тебя прочитать, как открытую книгу! Хочешь, я расскажу тебе, кто ты такая, и что о себе думаешь? – «мама» уже не ждала ответа, она словно читала лекцию или вела какой-то другой профессиональный монолог. – Ты маленькая провинциальная сучка! Обрати внимание: я говорю «провинциальная» не для того, чтобы тебя обидеть или унизить, а чтобы выразить твою сущность. Ты, действительно, маленькая провинциальная сучка. И тебе эта Москва и даром не нужна! Ты любишь свой городок, и больше тебе ничего и не надо. И ещё, ты очень любишь себя! Ты считаешь, что твоя pussy… Understand me?!..

– Yes! – кивнула головой Вероника.

– Ну, хоть в этом я не ошиблась, это хорошо!.. Так вот!.. Ты считаешь, что она у тебя самая-самая расчудесная!.. Открою тебе одну маленькую и страшную тайну: так считает девяносто девять процентов женщин! Но это ещё не всё! Ты уверена, что все должны относиться к тебе, как к королеве, и, кстати, этим, наверно, многого добилась в свои годочки. Ты думаешь, что к этому всему прилагается твоё внутренне содержание, твой богатый внутренний мир. Здесь я тебе тоже открою ещё одну маленькую тайну: твой внутренний мир никому не нужен! У каждого свой внутренний мир, и от твоего им не прибавиться….

Вероника всё плавала, вслушиваясь в каждое слово «мамаши».

В это время вокруг той началась какая-то суета: принесли второе плетёное кресло, несколько официантов из ресторана пришли с подносами, накрытыми белыми полотенцами сверху. Между плетёными креслами установили никелированный столик, на который стали накрывать, расставляя блюда с принесённых подносов, официанты.

– …Ты думаешь, что попала сюда случайно, – продолжала «мама», изредка посматривая, как сервируют стол, и жестами что-то поправляя. – …Проституток ты вообще за людей не считаешь. Держишь их за женщин не третьего даже сорта. И сама, по собственной воле, никогда проституткой и не стала бы. Да ты даже и не думала никогда об том!.. По твоему разумению с тобой обошлись очень грубо! Фактически, тебя изнасиловали!.. Причём это была групповуха с извращениями! Ты даже в рот, верно, никогда прежде и не брала….

Вероника, плавая мимо «мамы», ушами следила за каждым её словом, боясь что-то пропустить. Она знала, что это может закончиться печально.

– Но это было всего лишь «посвящение», девочка! Немного необычное! Но…. Ты ведь тоже необычная, правда?! – «мама» снова попустила собеседнице молчание. – Ко мне девочки просятся сами, и я их не беру!.. А ты не просилась!.. Ты, как дикая кобылка, которую изловили в твоих родных украинских прериях! И, чтобы была под седоком смирной, тебя прежде нужно обкатать! Понятно?!..

– Да, – Вероника едва кивнула головой. Ей хотелось нырнуть под воду, чтобы ничего не слышать и не видеть.

– Ну, так вот! – продолжила «мама». – Я-то не такая кровожадная, как тебе, видно, кажется, но знай – меня нужно бояться! Ты ведь меня боишься?

– Да, – призналась Вероника.

– Молодец! Люблю честность! – заулыбалась «мама». – Знаешь, когда понимаешь, что тебя боятся, то это приятно! Но когда тебе об этом говорят!.. Я при этом испытываю экстаз! Не знаю почему, но мне нравится, чтобы меня боялись….

Она взяла в руку пузатый фужер, и официант на треть наполнил его вином из бутылки. «Мама» поболтала его и приложилась носом к краю бокала.

Вероника вдруг увидела себя словно со стороны, откуда-то сверху. В чаше бассейна плавает брасом она, красиво разводя ноги в стороны и назад. Её попочка выглядит сверху, как аппетитный персик. И она почему-то представила себя лягушкой. Не лягушкой, как животным, а просто какой-то девочкой-лягушкой, которая живёт в этом тёплом бассейне….

– Ну, хватит там! Расплавалась! – окрикнула её «мама». – Вылазь давай! Будешь со мною завтракать!




Глава 9


Вероника, с омерзением вспоминая о пережитом, чистила зубы в туалете спального вагона. Она сделала это один раз, потом второй. Но ощущение того, что рот её превратился в мерзкое помойное ведро, не проходило.

Она всегда считала, что заниматься этим – удел проституток и шлюх.

А тут она! Да ещё с нерусем!

Иногда, прежде, ей и самой хотелось попробовать это сделать, но она даже и в мыслях допустить не могла, что однажды ей в рот свой мерзкий член сунет какой-то «чурка».

«Тьфу!» – Вероника сплюнула, снова вспомнив пережитое. Её тошнило, кружилась голова: «Как мерзко! Почему это происходит со мной?!»

Она снова принялась чистить зубы.

Кто-то подёргал дверную ручку снаружи и толкнул дверь. Убедившись, что в туалет занят, в дверь постучали.

Вероника насторожилась. Сердце ушло в пятки. Ей почему-то показалось, что это Саид. Она прислушалась, за дверью было тихо.

Стук повторился, но на этот раз она услышала женский голос:

– Освобождайте туалет! Граница! Паспортный контроль! Туалет закрывается!

Вероника открыла дверь и выглянула наружу.

Перед туалетом стояла проводница.

– Выходите, девушка! Брянск! Я туалет закрываю на паспортный контроль! – повторила та.

– Какой паспортный контроль?! – удивилась Вероника.

– Здрасте! – в свою очередь удивилась проводница, слегка присев, словно в танцевальном па. – Вы откуда, королева, с Луны свалились?!

В голосе её сквозила ирония.

– А что такое? – не могла понять «королева».

– Как что?! – проводница потеряла терпение, взяла её за руку и стала тянуть из туалета. – Мне туалет надо закрыть! Сейчас пограничники придут!

– Какие пограничники? – не поняла Вероника.

– Сначала российские! – пояснила проводница, милостиво снизойдя до неведения пассажирки. – А в Конотопе – украинские! Милочка, да вы, в самом деле, что: новостей не смотрите, газет не читаете?!..

– Нет! Некогда мне было в последнее время! – призналась Вероника, впрочем, газеты и новости никогда её и не интересовали.

– Ну, ты даёшь, принцесса! Так Союза-то уже нет! Теперь вместо Союза – СНГ, Содружество Независимых Государств. Украина отделилась, в общем. Правда, не совсем….

Вероника её слушала, оторопев от услышанного.

Проводница закрыла туалет и посмотрела на её растерянное, глупое выражение лица.

– А-а-а, да ну тебя! А ещё с Москвы едет! Как с деревни какой! Недаром говорят: Москва – большая деревня! – проводница протолкнулась, протиснулась мимо ошарашенной Вероники, пошла деловитым быстрым шагом по коридору, качаясь из стороны в сторону в такт покачиваниям вагона, и крикнула ей, не оборачиваясь. – Иди в купе, готовь паспорт к проверке! Через месяц, говорят, ещё и таможню введут! Тогда шмонать будут!

В Брянске, – Вероника поняла, что это Брянск только по тому, что сказала проводница, – в купе ввалился злой, мокрый от шедшего на улице проливного дождя пограничник. С плащ-палатки у него лилось как из ведра на дорогой, толстый ковёр, которым был застелен пол двухместного купе.

Он попросил паспорта. Сначала проверил паспорт Вероники, долго глядя ей в лицо и что-то изучая в нём и в документе, потом принялся за Гарика.

Паспорт Гарика пограничнику чем-то не понравился, и он сказал ему:

– Пройдёмте со мной! Вещи пока можете оставить! Вы вдвоём едите?! – поинтересовался он.

– Нет! Нет! – в один голос ответили Вероника и Гарик.

Армянин исчез следом за пограничником. Дверь купе закрылась. Воцарилась тишина, в которой было слышно, как в соседних купе раздаются голоса погранцов, идёт проверка документов.

«Хоть бы его сняли!» – с надеждой на чудо взмолилась Вероника.

Однако Гарик вскоре вернулся. Он ничего не сказал, только сел напротив Вероники за столик и уставился насуплено в окно.

За заливаемым дождём окном виднелась асфальтированная платформа, освещённая яркими фонарями на высоких столбах. Там шло какое-то движение. Проходили пограничники с собаками, сновали железнодорожные рабочие с молотками и фонарями, стояли под зонтами какие-то пассажиры, которых вывели из вагона. Потом их куда-то уводили. Некоторые возвращались и садились обратно в поезд.

Вдруг совсем рядом, – за окном купе, – Вероника увидела Саида. Он шёл с пограничником. Было слышно, как он что-то ему объясняет на ломанном русском. Следом за ним пограничники вели ещё несколько человек, бывших с ним в поезде.

Вероника невольно отпрянула от окна. Гарик, заметив её движение, зыркнул на улицу и отодвинулся вглубь купе тоже.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/andrey-halov/veronika/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения