Читать онлайн книгу "Агдика"

Агдика
Александр Владимирович Быков


Удивительная история об Агдике – девушке-алеутке, которую привез из Америки мореход-покоритель Аляски купец Черепанов. Девушка оказывается в провинциальном русском городе XVIII века, где сталкивается с любовью, предательством, становится жертвой общественных нравов и, едва не попадает в крепостную зависимость. Повесть основана на реальных событиях.





Александр Быков

Агдика



© Быков А. В., 2016

© Оформление. ООО «Лисья Гора», 2016


* * *




Случайная находка


Осенью 1779 года Федор Иванов сын Титов, городового дела мастер, а если попросту – каменщик из Сольвычегодского уезда, статный мужик сорока пяти лет прибыл в Тотьму по важному делу. Намечался новый контракт, долгожданная и важная для его артели работа.

Он ждал этого контракта долгих семь лет. Необходимо было завершить давно начатое дело – строительство на берегу реки Сухоны нового каменного храма, прерванное со смертью купца Степана Яковлевича Черепанова.

Не старый еще, крепкий телом тотемский промышленник, вскоре по возвращении с промысла на далеких Алеутских островах заболел и после недолгой, но сильной хвори скончался.

В 1768 году, уходя на промысел, он пригласил к себе артель мастеров из Сольвычегодска и поручил им строительство новой каменной церкви.

Артелью управлял тогда дядя Федора Титова, а сам Федор ходил у него в помощниках.

По рукам тогда ударили быстро, купец торопился, надо было отправляться в Сибирь и далее к океану на промысел пушного зверя. Торговаться и сбивать цену времени он не имел, к тому же рассчитывал по итогам своего похода на огромные барыши. Шкурки морского зверя охотно покупали китайцы в Кяхте[1 - Место на границе с Китаем, центр торговли в XVIII в.], давали втрое, а то и больше против внутренней цены, за которую шкурки брали у алеутов и русских промысловых людей. А если еще сам промысел правишь, то прибыль возрастала самое малое в пять раз. При таких доходах великий грех – Господа не возблагодарить!

Мастера подрядились сделать храм, как исстари ведется: основательно и крепко, сначала первый этаж с трапезной и большим округлым алтарем. Перед входом заложили основание для колокольни в одной связи с трапезной. Когда основное здание церкви будет готово, мастера должны будут пристроить к нему колокольню.

В трапезной и четверике предусмотрели по три окна на каждой стороне, да в алтаре порешили соорудить четыре окна, чтобы побольше свету попадало внутрь.

Снаружи решено было украсить окна узорчатым кирпичным обрамлением, чтобы лепо было взглянуть, и чтобы окна больше казались, чем есть.

На том порешили и ударили по рукам. Купец поручил своим родственникам выдавать деньги на строительство по запросу и принимать работы. Строители обещали делать все честно и по расходам давать подробные отчеты.

Летом того же 1768 года началось строительство нового храма на самом берегу Сухоны рядом с устьем речушки Песьей Деньги на небольшом пригорке. Тотемские жители называли этот берег «Зеленей», из-за обилия пойменных лугов. Это и не город еще, просто пригородная рыбачья слобода. Но если напрямую по тропинке идти, то до главной торговой площади не более четверти часа ходу, а ежели в объезд до города добираться, так и полный час клади, не ошибешься.

Деревянная шатровая церковь на этом месте стояла давно, и со временем пришла в негодность. Епископ Великоустюжский и Тотемский Иоанн дозволил старую ветхую церковь разобрать и на ее месте построить каменную, что бы уж на века. Степан Черепанов, как прихожанин этого прихода, решил взять на себя новое строительство. В городе шептались, что «от избытка капиталу».

Традиция давать деньги на строительство храмов зародилась среди тотемского купечества в середине осьмнадцатого века. Торговые люди, разбогатев на торговле пушниной в Сибири и на Океане стали по возвращении домой возводить каменные церкви. «Благодарением божьим вернулись они из дальних мест в добром здравии и великим денежным прибытком. На него уповали, твердо в вере православной стояли в самые тягостные дни долгих и опасных путешествий, и Господь помогал мореходам сначала рухлядишкой, а потом и деньгами».

Степан Черепанов был человек крестьянского роду-племени. В его родной деревне многие мужики издавна были сухонскими лоцманами, помогали вести суда по мудреному речному руслу, где в изобилии случались мели и перекаты.

В 1759 году он, прельстившись рассказами о дальних землях, отправился в плаванье на судне купцов Кульковых, подрядившись быть лоцманом. Три года о нем никакого слуха не было, а в 1762 году в аккурат во время правления царя Петра Федоровича, вернулся Степан Черепанов домой с великой прибылью, не крестьянишкой в сермяжном тулупе, а богатым гостем[2 - Купцом.].

Тогда-то и появился он «на Зелене» вместе со своим младшим братом Василием. Тот в дальние страны не ходил, но тоже купечествовал. Братья были очень дружны и даже дом построили один на двоих. К чему два дома держать, если Степан Черепанов, лишь только вернулся в Тотьму, сразу засобирался в новую экспедицию, словно что-то неумолимо тянуло его к морю-океану.

Завистники называли черепановский дом не иначе, как «златокипящим», не думая, какими трудами прирасло это богатство. Половина, если не больше охочих людей навечно оставались в сибирской земле, на островах Тихого океана или в морской пучине. Степану Черепанову повезло, он выжил и разбогател.

Новоявленный купец был не только опытным мореходом. Он весьма интересовался всем, что на островах в океане обреталось и даже составил на имя государево «сказку», отчет, где подробно живописал все, что видел за морем-океаном. Черновик «сказки» он хранил в доме, любил перечитывать и рассказывать о заморских диковинках своим знакомцам. Те только языком щелкали и головой качали, не верили. Слыхано ли дело, к примеру, чтобы в море коровы водились? А Черепанов говорил: есть такие, и подробно описывал диковинного зверя: «Оная корова имеет длины саженей печатных с четыре или более. На переде под грудью две ноги, длиною по аршину, на заду ласт так же, как у морского кита; мяса бывает весом полтораста пудов. Мясо и жир, и особливо почки очень вкусны».

При этом Степан Черепанов вздыхал так, словно бы ничего лучше мяса морской коровы никогда не едал.

Федор Титов при начале работ несколько раз видел купца, слышал его рассказы о дальних странах. Черепанов скучал в Тотьме, его тянуло на берега неизведанных островов, где водятся черные лисы, похожие на собак, рыщут среди камней песцы, в прибрежных водах живут неисчислимые стада моржей и тюленей, морских бобров и котиков, ну и конечно морские коровы.

Наблюдение за строительством каменной церкви он поручил своему младшему брату Василию. Тот отличался завидной скаредностью и каждую копейку, необходимую мастерам для дела, приходилось у него подолгу требовать. Василий вроде не чинил никаких препятствий, но все двигалось так медленно, что через четыре года выстроили только первый этаж. Сделали кровлю, освятили храм и начали служить, а дальнейшая стройка встала.

Сольвычегодские мастера, устав от такого нестроения, засобирались домой но тут из дальнего похода вернулся Степан Черепанов. Работа снова закипела. Купец хотел видеть свою церковь стремящейся ввысь, мечтал, чтобы купол было видно еще издали с реки, при подходе к Тотьме со стороны Вологды. Мастера предложили ему поставить на четверике храма два восьмерика, один над другим с уменьшением. Поверх второго восьмерика соорудить шею и на ней водрузить один купол.

Черепанов желал, чтобы между рядами оконных проемов были помещены клейма, но не такие, как в навершии окон первого этажа, а другие, чтобы манер был иной и чтобы нарядно было. Так и сказал строителям: «Клейма надлежит сделать, как наилучше возможно» – и велел это в новый контракт записать.

Строители начали предлагать купцу всякие рисунки. Один принесут – не по нраву купцу, другой предлагают – недоволен. «Надобно, – говорил Черепанов, – чтобы при взгляде радостно было». Только недолго оставалось радоваться Степану Яковлевичу. Вскоре после возвращения заболел он тяжким недугом и умер, так и не достроив церковь.

Никто в Тотьме не знал, что было доподлинно прописано в завещании Черепанова, а что он взял изустной клятвой с ближней родни. Были у Степана Черепанова свои тайны. Главная среди них – девочка-алеутка, которую он привез с собой из последнего похода. Кто она ему, доподлинно жители Тотьмы не знали, по возрасту в дочери годится, но вдруг да нет?

Жена Степана Черепанова Евдокия Иванова дочь девку напрочь не приняла. «Что за недело такое, в дом неизвестно кого привести. Срамотища!»

– Ты уж, Степан Яковлевич, как на духу скажи, кто она тебе?

Черепанов, подвоха не чуя, ответствовал, что девка – алеутская ему дочь.

«Ах, вот оно что, блудил, значит, Степан Яковлевич в краю далеком, презрев клятву верности супруге законной! А раз так, значит ноги в этом доме моей не будет!» – решила Евдокия Черепанова и, изобидевшись на мужа, отъехала прочь из Тотьмы в родную деревню. Тот возражать не стал, знать не было между ними давно уже никаких супружеских чувств, и остался в дому вместе с алеутской юницей.

Завещать он ей ничего не мог, удочерить мог, но почему-то не сделал этого. И когда на смертном одре говорил о своей незаконной дочери, взял с брата Василия верную клятву: девушку не обижать, как подрастет и замуж соберется, дать ей приданое и отпустить восвояси.

Василий, наследовал все имущество промышленника Черепанова, и хоть дал ему слово честное, что завершит строительство церкви поскорее, снова начал тянуть и крохоборничать.

«Вы, – говорил он мастерам, – за каждую денгу мне ответите, я никакой растраты не допущу».

Дядька Титова, как старший артельщик, велел Федору кумекать насчет извода, как эти самые клейма сделать, да еще наилучшим образом. Сам-то он был уже человек в годах, любил все больше старинное узорочье, а тут надлежало нечто иное изладить.

«Ты, Федор, присматривай, – говорил он племяннику, – смекай, какой извод может господам купцам понравится. Я-то устарел насчет этого, а ты еще в самой силе, справишься».

Федор кивал головой. Он хоть и не был обучен грамоте, но рисовал-чертил не хуже иного подьячего, вот только буквы ему не давались. Мысли о том, как сделать клейма, чтобы вышло всем на удивление, не покидали его ни на минуту.

Как-то раз каменщик решил прогуляться по берегу Сухоны. Он шел вдоль бечевника[3 - Бечевник – дорога или тропа по берегу реки.], изредка кидал камушки в реку, «выпекая блины». Для этого присматривал в воде плоские кругляши, чтобы дольше скользили по водной глади.

«Раз – и пять блинов, два – и еще пять, три – и, эх, неудача».

Очередной камень не захотел скользить по поверхности и сразу утонул. Федор нагнулся к воде, подобрал другой подходящий кругляш и вдруг увидел, что это не камень, а монета.

Титову стало любопытно. Он промыл находку в воде, протер рукавом и на зеленой поверхности рельефно выступили завитушки изображений и короткая надпись.

«Де-нга, – прочел он по слогам слово, размещенное на монете в две строки с переносом, и дату, – 1735».

«Это же мой год, – подумал каменщик, – я родился в то лето. Может, монетка-то есть добрый знак, хотя на такую денгу ничего ноне не купишь, три перемены денег прошло, все поменялось».

Он хотел было швырнуть с размаху монету в Сухону, вместо очередного камня, но почему-то передумал, положил старую денгу в карман и продолжил свои упражнения в «выпекании блинов».

Прошло время. Денга терлась у него в кармане вместе со всякой нужной мелочью и однажды, достав монету, Федор увидел, что все выпуклые части ее стали сверкать первозданной чистотой металла. «Поистерлась денга в кармане», – подумал он. И неожиданно в голову строителя пришла интересная мысль.

Титов схватил веточку и на песке повторил контур украшения монетного поля. Получился завиток влево, потом он начертил такой же в правую сторону, сравнил, точь-в-точь как на монете. Еще минута и были готовы навершие и нижняя часть узора. Получилось что-то отдаленно напоминающее вазу, только плоскую. «На монете в центре надпись, а что если оставить это место чистым, тогда узор будет смотреться легко и воздушно?»

Федор позвал дядьку.

– Смотри, что придумал. Василий Яковлевич нам про каждую денгу пеняет, а мы ему в клеймо узор, как на денге изладим.

– Поймет, поди, что смеемся, – засомневался дядя.

– Ну и поймет, так что, – не унимался Федор, – красиво же вышло!

Вскоре мастера представили Василию Черепанову новый рисунок клейма, похожий на тот, что с монеты. Стоят, переглядываются, думаю, осерчает купец. Черепанов глядел-глядел и вдруг говорит: любо мне такое узорочье, вот только в толк не возьму, откуда вы его переняли.

– Сухона подсказала, – подмигнув дяде, сказал Федор Титов.

– Ну ладно, – буркнул в ответ Черепанов младший, – сей год уже осень на дворе, приступать к строительству надобности нет. Даю вам расчет полный, и на будущее лето жду сызнова, надо волю почившего брата выполнять.

– Надежно ли говоришь? – спросил купца старший артели. – Дело не малое затеваем, надобно контрахт подписать и как положено, порадовать работных людей деньгами в знак твердости намерений.

– Ничего подписывать не стану, будет день, будет и пища, – замотал головой Василий Черепанов, – и денег вперед не дам, знаю я вас, строителей, потом ищи-свищи по всей округе.

Так ничего и не решили, хоть сходились еще три раза. По первому снегу уехала артель домой. Весной уж было собрались в Тотьму, но случился оттуда человек и сказал, что Василий Черепанов отбыл по торговым делам из города куда-то далече и контракт заключать некому.

Шли годы, один за другим. Черепанов ни отказу не давал, ни денег на строительство не выделял. Такой человек.

За это время много воды утекло, дядька Титова почил в бозе, оставив артель на племянника. Теперь Федор был за главного. У него подрос сын, Максимка.

Парню уже осмнадцать годов, отцу первый помощник и грамоте разумеет, что твой дьяк. Как начнет на листе завитушки буквиц выводить – залюбуешься, только вот как в толк взять, что там начертано, коли сам грамоте не обучен? А Максимка книжную премудрость ведает и по этой причине люди к нему со всем уважением. Он любую бумагу прочтет и перескажет и, если надо, за другого человека по вере роспись поставит. Вот только к каменному делу у него руки не лежат, зато Максим мастеровит в речах и писании грамот.

Со временем забыли Титовы про недострой «на Зелене», возводили другие дома в Устюге Великом, как вдруг известие случилось из Тотьмы, аккурат через семь лет! Господа Черепановы зовут для заключения контракта на строительство церкви, той самой, в Зеленской слободе.

Титов собрался сам, взял сына, Максимку. В таком деле грамотный человек – первейший помощник.

Василий Черепанов за эти годы сильно сдал: осунулся, глаза боязливо поглядывали из под бровей, как будто знал купец за собой какую-то вину.

– Велением почившего брата моего Степана намерен я исполнить волю его и достроить церковь каменную на Зелене. Для чего я и позвал вас, люди мастеровые. Молва об артели вашей идет добрая, делаете справно, проверено. Препятствий для работы никаких лично я не вижу. Надобно вам счесть весь расход по строительству церкви и смету мне предоставить для заключения контрахту.

– Мы бы хотели получить вперед хотя бы рублей пятьдесят на всякие чертежные и сметные работы.

– Получите, не робейте, и с весны, как снег стает, жду вас на каменные работы.

– Чертежи наши сохранились ли от старого времени, чтобы новые не делать? – спросил Федор Титов.

– Это вряд ли, тут много чего было, я сам из Тотьмы надолго отлучался не единожды, хозяйством жена моя заправляла, Матрена Ивановна – отвечал Василий Черепанов, – куда бумаги подевались, ума не приложу. Но думаю, что с с великим радением вы это сделаете сызнова и на Рождество я вас буду ждать для подписания контракта.

– Батя, у нас больше месяца, успеем, – подбодрил отца Максим.

– Вот и славно, а сейчас, господа, приглашаю испить чаю, из самого Китаю привезен, чудесно пахнет, – предложил Черепанов.

Они прошли в горницу, уселись на лавки за стол. Черепанов что-то крикнул сенной девке, та убежала и через недолгое время вернулась с моложавой купчихой одетой по обычаю в дорогой штофный сарафан и парчовую коротену.

– Поднеси чарку гостям, – приказал Василий Черепанов, – поймал восхищенные взгляды строителей и добавил, – прошу любить и жаловать, это жена моя, Матрена свет Ивановна.

Купчиха по обычаю того времени поднесла Федору Титову чарку вина, поклонилась и вышла, зацепив взглядом Максимку. Красивый парень ей сразу понравился.

Матрена Ивановна была много моложе своего мужа, их единственный сын, Степка, названный в честь любимого брата, только что разменял второй десяток лет своей жизни, бегал с товарищами, играл и не знал никаких житейский трудов, как и положено сыну и наследнику состоятельных родителей.

Стороны пили чай с сахаром и чинно говорили о погоде и видах на урожай в будущем 1780 году.

Черепанов на это раз слово сдержал, 9 января контракт на постройку церкви был подписан. Большую по тем временам сумму в восемьсот рублей надлежало выплачивать строителям частями по завершению одних работ и закупки материалов для следующих. Окончательный расчет Черепанов давал через три года. Это было как раз достаточно, чтобы возвести стены и купол каменного храма.

После того памятного чаепития Титовы решили прогуляться по Тотьме. Каменного строительства было много, работали артели из Сольвычегодска и Устюга. Теперь настала очередь и Титовых. Федор очень хотел сделать так, чтобы о его храме заговорили. Место на Зелене – одно из лучших в городе, хотя и с краю. Вся торговля идет по реке, никто мимо не пройдет, не проедет, а посмотрят, залюбуются.

Перед отъездом они решили заглянуть в Спасо-Суморин монастырь, поставить святому Феодосию свечку и сделать вклад за успех большого дела. Их путь проходил по дороге мимо начатого строительства большого храма, которое вели на свои средства тотемские купцы Пановы.

Стены только еще поднимались, но размеры церкви уже впечатляли. И тут Федор увидел то, что увидеть никак не предполагал. Между окнами первого и второго этажей были выложены клейма по его рисунку с денги 1735 года.

«Не может быть! – Федор навострил глаза. – Точно, они!»

Обида горьким зельем разлилась по телу.

«Как же так получилось, неужели его опередили, а может быть какой-то лиходей украл у Черепанова рисунок клейма и продал его купцам Пановым?» Ответа Титов так и не узнал. Подумав, он решил, раз Василий Черепанов рисунок одобрил, то так тому и быть, строить надлежит по старым чертежам, и пусть на соседних церквях будут клейма похожие, все одно выглядеть будет по иному, сделал выверт в другую сторону и, пожалуйста, другой рисунок.

В 1780 г. в Тотьме строили две разные церкви с подозрительно похожими клеймами между окон, что было для купецкого гонора весьма чувствительно. Горожане недоумевало. Купцы Пановы молчали, а Василию Черепанову было не до украшений храмовых стен. Он тяжело болел весьма тяготился заботами о строительстве, часто поручая дела своей жене Матрене Ивановне.




Кирпич для строительства храма


Максим Титов шел по Тотьме в сторону торговой площади. Отец наказал ему прицениться насчет кирпича и особенно поглядеть, нет ли в продаже у кого узорных подпятных кирпичей. Строительство стен было в самом разгаре и крестьянишки, поставлявшие кирпичи, не справлялись с подвозкой материала. Подпятный кирпич в строительстве играл особую роль, из него выкладывали украшения стен – клейма. Мастера заранее делали несколько разновидностей фигурных плинф[4 - Плинфа – старинное название кирпича.], из которых потом и выкладывали разные клейма. Формы для такого кирпича делали по-особому: глину в них наминали пяткой ноги, отчего изделие именовали подпятным.

Сольвычегодские мастера не признавали лепнину, как нечто недолговечное, они выкладывали узор как часть стены. В нужных местах крайний кирпич клали особой формы размера, чтобы выступал наружу. Следующий ряд навсегда вжимал его в стену. Дальше помещали следующий подпятный кирпич, так получался узор. Клейма Федор Титов делал самолично, понимал, что в них половина красоты будущего храма.

Среда в Тотьме – торговый день. Крестьяне из разных мест привозят на рынок свои товары: кто горшки, кто железные изделия, кто тканую сукманину и пестрядь. Для удобства у каждого свой ряд. Кирпичных дел мастера стоят рядом с гончарами, сходная работа, только грубее и тяжелее.

Летом спрос на кирпич в Тотьме большой и продавцы, демонстрируя товар, заключают контракты на будущее время.

В торговом деле принято рядиться, т. е. сбивать цену. Но когда материала не хватало, никто из каменщиков гонор не показывал, соглашались на ту цену, которую предлагал владелец товара. Все равно с поставкой, особенно больших партий часто случалась неуправка. Поэтому возведение стен растягивалось на годы.

Увидев нужный размер, Максим подошел к хозяину кирпичей и приценился. Мужик просил по пяти рублев за сотню.

– Не лишку ли требуешь? – покачал головой Титов.

– В самый раз, – ответил продавец, – кирпич самолепный, крепкий, век износу не будет.

– Беру три сотни за червонец! – предложил покупатель.

– Ну что ты, паря, грабишь! Где ж это видано, чтобы такой поход[5 - Скидку.] делать?

– Не жмись, православный, не куда-нибудь кирпич беру, на церковь Божью.

– На которую это?

– На Зелене.

– А, знаю, черепановская. Господа Черепановы, сказывают, тыщу рублев отвалили на постройку, хватит на все и еще останется.

– Что мелешь, придумки все это! Черепанов Степан, да, говорят, был щедр, а теперь брат его управляет, Василий. Он другого складу ума, лишнее не передаст, строим в скудости, копейку кроим, да что там копейку, Василий Черепанов указал за каждую денгу с нас сыскать, ежели что не так.

– Лютует, – протянул мужик, – говорят раньше-то Черепановы тоже были из крестьян, а теперь – господа купцы.

– А ты поезжай за море-окиян бить зверя, никому не заказано, перезимуй там три зимы, оборонись от врагов, коим несть числа, вот тогда и разбогатеешь, если не помрешь.

– Нет уж, лучше мы туточка, у печи будем делать кирпичи!

– Вот то-то и оно, и нечего чужому богатству завидовать.

– Да ты, гляжу, не за купецкое ли добро заступник?

– Я за свою копейку радею, у нас артель, каждому в день по гривне подай заработка, да материалам расход, как ни крути, что ни неделя то, червонец выкладывай, а Василий Черепанов, ох как до отдачи червонцев скуп, а теперь, когда заболел, мы вообще не знаем с кем дело иметь будем, сынишка у него малолетний еще, получается, что жена главнее всех.

– Слушай, паря, а чего это ты все про червонцы? Золотом заплатить хочешь?

– Бог с тобой, это я так для красного словца, червонец – слово баское, людям по нраву, а так платим, как все, медной российской монетой.

– Ну, – протянул мужик, – медяками будет без походу. Да где ж у тебя казна?

– Все при мне.

– Врешь?

– Не вру.

– Тогда кажи.

– Вот, – Максим Титов достал из камзола бумагу, – ассигнат[6 - Ассигнат, ассигнация – бумажная денежная единица.] на 25 рублев денег. Могу разменять на монету.

– Дай глянуть, слыхал я про бумажные денежные знаки, а видеть не видывал.

Мужик взял в руки ассигнацию, с уважением стал разглядывать бумагу.

– И что, это можно разменять на червонцы?

– Конечно, если конечно у кого золото сыщется.

– От золота одни беды, давай серебром, и бьем по рукам.

Максим отправился менять ассигнацию. Обошел все, что можно, нигде не дают размена. Потом по знакомству у одного торгового разменял бумагу на медные деньги и то потому, что тот ехал в Вологду, и медь ему было везти несподручно.

Двадцать пять рублей медью потянули на полтора пуда[7 - Пуд – 16 кг. Полтора пуда – около 25 кг.]. Купец достал пять увесистых мешков.

– Считай!

Титов хотел было поверить на слово, но, помня, что «денежки любят счет», принялся пересчитывать тяжелые пятаки с вензелям императрицы Екатерины Алексеевны.

Он знал эту монету с детства. Большая, тяжелая, весом без малого четыре лота[8 - Лот – единица веса, 12.79 гр, вес монеты 5 копеек 1763–96 гг. около 50 гр.)]. Ее начали чеканить в 1763 г. вместо медных гривен царя Петра Федоровича. Торопились, прямо поверх старой монеты били новую. На гривнах с одной стороны орел, с другой пушки, барабаны и знамена. На новых пятаках тоже орел и вензель императрицы. Вот только иногда при чекане то заготовку подставят криво, то ударят слабо, и среди пятаков Екатерины нередко бывали такие, где два рисунка, старый и новый, и не поймешь, что за беда!

В народе пятаки уважали, сурьезная монета, вес имеет. Ежели скопить надо, откладывали пятаками. Даже игра появилась – один в руке зажмет пятак и говорит: «Орел или решка?» Надо угадать. Потом пальцы ладони разомкнет и смотрят, ежели кверху орлом лежит, значит «орел», а ежели вензелем – значит «решка», ну т. е. решето. Мало кто из крестьян понимал, что значат эти иностранные буквы, соединенные между собой. Переплетение чем-то напоминало решето, вот и прозвали эту сторону монеты «решкой».

Титов младший пересчитал пятаки, все верно. Но как унести казну? Вес немалый. Максим пожалел, что не взял лошадь.

Пришлось складывать деньги в кожаные мешки и тащить на себе через плечо.

Крестьянин, торговавший кирпичом, уже собирался домой, когда Титов приволок ему деньги за материал.

– Вижу, паря, что не соврал, ассигнация выходит действительно настоящая. Только вот нетути у меня кирпича более. Все расторговал.

Максим был вне себя от злости, столько трудов, и напрасно.

– Не тушуйся, паря, – похлопал его по спине мужик. – У меня дома есть, жарим ежедень, глины у нас в волости знатные, кирпич привезу завтра, коли не передумал.

– Ну тогда и деньги завтра!

– Нет, мил человек, деньги давай сейчас, мне так сподручнее. Ты не тушуйся, я не обману. Звать меня Кузьма Петров сын, любого на торгу спроси, все про меня ведают, и никто тебе слова худого не скажет.

Максимке очень не хотелось тащить домой полтора пуда меди и он нехотя согласился.

– Сколько денег в мешке?

– Пять рублев в каждом.

– Скидывай три мешка, я дома сочту без обмана.

– Так за червонец же рядились?

– Это ежели бы ты серебром дал, то за червонец, а медью надо полную цену платить.

– Бог с тобой, скряга, – махнул рукой Титов и отдал крестьянину три мешка с деньгами из пяти. Плечу стало гораздо легче.

– Подвести тебя, любезный? – спросил торговец.

– Не надо, я сам дойду, не тяжело теперь.

– Ну как знаешь, куда завтра привозить, на Зеленю?

– Туда.

– К полудню подъедем.

– Обожди-ка, – вдруг вспомнив еще одно отцовское поручение, спохватился Максим, – а подпятный кирпич можешь сделать?

– Отчего же нет, какой надо такой и вытолкаем, в печи обожжем, износу не будет.

– Завтра, как обычный кирпич привезешь, татя мой скажет, какой надобно для клейм изготовить.

– С превеликим удовольствием, мы уже делали такой на Вожбале для церкви и тут в Тотьме, знаем, не оплошаем, однако.

Максим пошел назад. Он понимал, что отец не похвалит его за то, что отдал деньги под честное слово, но с другой стороны, сам и виноват, что не отложил товар. «Ну да ладно, Бог не выдаст, свинья не съест. Зато нашел мужика, который подпятный кирпич изготовит, тоже дело важное» – думал про себя парень.

– Господин Титов, откуда путь держите?

Максим остановился, повернул голову. Рядом с ним остановилась крытая повозка. В ней гордо восседала купчиха Черепанова. Она отворила дверцу кибитки, явно хотела поговорить.

– К дому направляемся, – уважительно ответил молодой человек.

Купчиха сверкнула глазами.

– Не желаете поехать со мной? Могу подвезти до самой избы.

– Простите великодушно, – Максим даже оробел, – мне как-то неудобно.

– Полезай, вижу, что тяжело тебе с мешками. Что несешь, гвозди?

– Нам пока гвозди не надобны, мы не плотники, а каменщики, – ответил Максим.

– А что же тогда?

– Деньги!

– Продал, что ли, чего?

– Нет, купил, а это остаток, вот и пру назад этакую тяжесть.

– Так вот оно что. А мне как раз медь нужна, не хочешь ли разменять?

– Мне неловко как-то.

– Ладно, – купчиха снова стрельнула глазами, – отсчитай рубль, я завтра в монастырь на богомолье иду, раздам нищим.

– У меня только пятаки, – предупредил Максим.

– Еще лучше, нищие будут только рады. Нонеча на полушку ничего и не купишь, а тут барыня пятаком одарит, век молиться за меня будут.

Максим развязал один из мешков, отсчитал двадцать пятикопеечников.

– Куда скласть?

– Отдай кучеру!

Максим протянул деньги вознице, тот сунул их в какой-то ящик на облучке.

– А теперь садись, господин Титов, прокачу.

Максим покраснел, он подумал, что рубль, который он отдал вознице пропал, но попросить закончить размен у купчихи он не решился. Титов залез в повозку, сел напротив Черепановой.

– Гони, – скомандовала она, и кучер, хлестнув коней, погнал к дому.

Если бы не крытый полог возка, сидящие задохнулись бы в пыли, а так ничего, только трясет на ухабах.

– Забыла совсем, – Черепанова улыбнулась Максиму, – вот вам за размен.

Она достала ридикюль, откуда только в тотемской глубинке такая вещица, открыла его и протянула Максиму новенький серебряный рубль с портретом императрицы Екатерины.

Титов с благодарностью принял монету, повертел в руках, заметил, что локон на прическе императрицы точь-в-точь как у Черепановой, и одета купчиха не как дома, не по старой русской моде, а в платье из тонкой персидской ткани в несколько рядов.

– Буду хранить этот рубль, – зачем-то сказал он.

– Почто же?

– Да так, на память, – смутился Максим.

– Ну, подумаешь, рубль, не велика память, память это другое, это чувство волнительное, когда вспомнишь о чем-то, и на душе томно становится. У тебя были такие воспоминания?

– Не было, – честно признался Максим.

– Будут еще, – улыбнулась купчиха и опять стрельнула глазами.

– Приехали, барыня, – крикнул с облучка возница.

Максим выглянул в окно. Повозка остановилась напротив избы, где они с отцом проживали но время строительства. Хозяйка дома готовила и стирала на них. Они платили ей по копейке в день за постой, по пятаку за еду и все остальное.

Артельные мужики конечно жили попроще, в одной общей избе и готовили сами по очереди, но ведь Титовы не ровня простым каменщикам. Федор – старший в артели. Максим – вообще грамотей, не хуже писаря дела понимает.

– Прощайте, Максим Федорович, – сказала Черепанова, – придете за деньгами к Василию Яковлевичу, заходите и ко мне, откушать чаю со сладостями.

– Всенепременно, – ответил Титов младший и покраснел.

Он вышел из повозки, прихватив мешки с медью, и отправился к дому. В кармане камзола у него лежал серебряный рубль с портретом императрицы с локоном, похожим на тот, что ниспадал на грудь купчихи Черепановой.

Отец встретил сына недовольным ворчанием:

– Где кирпич? Дело стоит!

– Завтра к полудню подвезут. Я уже заплатил за него.

– Ой ли? – усомнился Титов-старший.

– Не сомневайся, мне за этого мужика сама госпожа Черепанова поручилась, – соврал Максим.

– Матрена Ивановна?

– Она самая, вот, – Максим запустил руку в карман и достал монету, – рублем меня одарила, до дому подвезла и вообще по имени-отчеству величала, со всем уважением.

– Вот оно как? – удивился Федор Титов. – Это неплохо, коли барыня благоволит, Василий-то Яковлевич хворает, не дай Бог, что случится, от нее будет зависеть наша работа.

– Госпожа Черепанова в гости на чай звала, – поделился с отцом Максим.

– А ты не отказывайся, зайди как-нибудь, это не безделья ради, а пользы для.

– Я тоже так мыслю, – ответил Максим, – мне только чудно, что она на меня гладит искоса, глазами поводит и улыбается.

– Вот даже как? – удивился Федор Титов. – Это добрый знак, только тут надо быть настороже, господская-то милость переменчива.

– Сдюжим, тятька! – махнул рукой Максим. – Давай ужинать! Я еще насчет кирпича для клейм договорился, мужик-то с опытом, говорит делал такой уже для Вожбальской церкви.

– Знаю такую, – довольно кивнул Федор Титов, – хорошо мастера сложили, но клейма простоваты, у нас чертеж пошибчее будет, а уж как изладим, все удивятся. Я ведь обещал еще когда Степану Черепанову, чтобы клейма были наилучшие в городе.




В гостях у господ Черепановых


Крестьянин, что торговал кирпичом, не обманул. Ровно в полдень на Зелене появились подводы с материалом. Федор Титов обрадовался, приказал сгружать, а сам подошел справиться насчет подпятного кирпича.

– Правду ли говорят, что ты мастер в этом деле?

– Кого хочешь спроси, не соврут.

– А какой обжиг будешь делать, если закажем тебе такой кирпич?

– Э, парень, не так речи ведешь, – ответил мужик, – мне сейчас недосуг, не успеваем возить и обычный кирпич, не то что этот делать. Тут не условия ставить надо, а попросить хорошенько, да в ноженьки поклониться.

– Я не приучен кланяться, – сурово ответил Федор Титов, – говори прямо, будешь делать, или нет, и если будешь – цену называй сразу.

– Засуетился, – повел плечами мужик, – не терпится ему, видишь ли! Тут ведь мало сказать, надобно расчет сделать по фигуре, которую выложить задумал. Ежели просто с выступом, так это одна цена, а ежели надобно руками узор лепить-то совсем другая.

– Хозяин велел сделать клейма, как наилутче возможно, – повторил слова из контракта Титов, – я могу тебе чертеж дать, сколько каких требуется и с каким поворотом.

– Вот это другой разговор, – сменил гнев на милость кирпичный мастер, – вот это я люблю, простой кирпич что, делать просто, набил глины в форму, вытряхнул, вот и готов сырец, потом его в печь и как остынет – можно строить. С подпятным дело иное, тут мастерство надо и крепость другую, чтобы, не дай бог, не осыпался в кладке. Я такой кирпич в печи обжигаю опосля топки, когда самый жар, как пироги пеку, поставишь сырец на противень, пехнешь подальше, устье печи затворишь заслонкой, и жди себе, когда кирпич будет готов. Он аж звенит и крепкий, что твой лоб.

– Вижу, говоришь с толком, – не обидевшись, заметил Титов, – сколько просишь за одну плинфу?

– По работе цена, – уклончиво ответил мужик, – ты давай мне чертежу, я прикину, что к чему, и цену тебе назову, коли поладим – будет у тебя подпятный кирпич, а уж если нет, то не взыщи.

– Скажи хоть, насколько прикидывать, мне ведь надо под него еще денег у Черепановых просить.

– А проси по пятиалтынному[9 - Пятиалтынный – 15 копеек.] за штуку.

– Что, в три раза дороже обычного?

– А то, работы не в пример больше, все надлежит делать самому, везде сноровить так, чтобы выступы у тебя сошлись в рисунке, а это, брат, непросто, тут надо понимать толк.

– Хорошо, – ответил Титов, – давай будем по рукам бить, по пятнадцати копеек за подпятный кирпич за штуку и все выверты по чертежу, как указано будет.

– Лады, сделаем, – протянул ладонь мастер.

Они ударили с размаху друг другу по рукам, и этот жест был покрепче любого бумажного договора. Титов принес бумаги и стал чертить на нем контур клейма. Когда чертеж был готов, они стали примерять его по стене, сколько аршин в длину и ширину. Потом Федор нанес поверх рисунка линии, сначала продольные, а потом поперечные. Получилось подобие кирпичной стены. В тех местах, где нужен был выступ, рисунок прошел по нарисованным кирпичам. Это и были места, где следовало применить подпятный кирпич.

– Вот теперь другое дело, – сказал мастер, – я сочту количество, которые плинфы выверты имеют и буду делать, благословясь.

– Это нижний ряд, он попроще, а вот следующий будет изуфренный[10 - Изуфренный – красивый, сложной конфигурации – диалект.], у меня для него узор особный приготовлен, – Титов вспомнил про орнамент на старой денге. – Это главные клейма для всего храма, их будет отовсюду видать, на них глядя, будут радоваться и купцы проезжие, и местный люд приходской, а более всего господа Черепановы, люб этот узор Василию Яковлевичу, дай Бог ему здоровья на долгие годы.

На том и порешили, мужик попросил задаток, треть суммы вперед, сказал, что оно ему будет сподручнее, потому как есть расход немалый по части глины и дров. Титов с понимаем кивнул и крикнул Максима, который все время почтительно наблюдал за разговором мастеров со стороны.

– Слышь, Максимушко, надобно тебе до Черепановых идти и денег на клейма попросить на первый ряд пятнадцать рублев. Пусть дадут и готовят еще полста на следующий ряд, он и размером побольше и в работе сложнее, а уж как изладим его, окна выложим, так и начнем вершить церковь, там и до крыши недолго. До морозов бы закрыть ее не мешало, хотя бы временно, а уж потом, благословясь, шею станем выкладывать и купол.

– Схожу, – откликнулся Максим, – Матрена Ивановна меня чаем напоить обещала, может вспомнит.

– Обычный кирпич еще надобен? – спросил Кузьма Петров.

– Вези конечно, – ответил Титов старший. – Максим, где там у нас мешки с деньгами? Подай мастеру все, что осталось.

На следующий день сын Федора Титова отправился к Черепановым в большой недавно срубленный дом, настоящие палаты, стоявшие на берегу Сухоны.

– Куда? – спросил привратник, мордатый и наглый дворовый парень по имени Мирон.

– К Матрене Ивановне.

– Без спросу пущать никого не велено.

– А ты спроси, скажи Максим Титов пришел по делу.

Привратник исчез, закрыв перед носом Максима калитку. Тот остался ждать у ворот.

На улице было свежо. Ветер дул с западной стороны, и вдоль по течению Сухоны катились одна за другой волны. Наперерез им двигались суда, одни под парусами, другие на ручной тяге. Река, без которой не было бы ни Тотьмы, ни Устюга, ни других важных городов Архангелогородской губернии, давала жизнь и работу многим тысячам проживавших на ее берегах жителей. Они умели управляться с парусами, и когда началось освоение Восточной Сибири и побережья Тихого океана, кормчих и гребцов стали приглашать ходить на дальние моря.

Он вспомнил рассказы отца как покойный Степан Яковлевич Черепанов в свое время в 1759 году так же покинул Тотьму, чтобы через четыре года вернуться сюда богатым купцом. С этого путешествия и стал знаменит род Черепановых.

«Вот бы и мне в дальние страны уехать, – подумал Максим, – только отец не отпустит, ему помощник нужен тут, видать, не судьба поглядеть на море-окиян. Да ладно, надобно кому-то и эти дела делать».

– Проходи, парень, барыня тебя ждет! – вернувшийся Мирон был полон достоинства.

– Я у вас ни разу не бывал, куда идти, покажи.

– А вот она покажет, – махнул рукой привратник в сторону чернявой девушки, спешащей куда-то по двору.

– Агдика, – крикнул он ей, – проводи до барыни.

Девушка остановилась, взглянула на Максима, а тот – на нее. Она была, как и все, одета в сарафан и очелье – девичью повязку, однако с первого взгляда бросалась в глаза ее нездешняя внешность: раскосые глаза, темные, почти черные косы.

– Агдика? – спросил Максим. – Откуда такое имя, татарка, что ли, будешь?

– Тулума![11 - Здравствуйте – алеут.] – произнесла девушка, смело взглянув на Максима.

– Хватит тебе притворяться, Гашка, – снова закричал привратник, – сказано – веди к барыне, иначе она прогневается и накажет тебя.

– Что она сказала? – спросил Максим у Мирона.

– Поздоровалась по-своему.

– По-татарски?

– Ну что ты, бери дальше.

– Дальше я никаких народов не знаю.

– Она алеутка с островов. Покойный Степан Яковлевич привез ее из второй поездки.

– Полонянка?

– Да я и не знаю толком. При Степане Яковлевиче была у него заместо дочки, а теперь сенная девка при Матрене Ивановне, прислуга.

– Пошли к барыне, – вдруг по-русски сказала Агдика и, махнув головой так, что косы разметались по сторонам, пошла в дом. Максим проследовал за ней.

Черепанова ждала гостя в горнице за большим столом.

«Сколько ей? – подумал Максим. – Лет, наверное, тридцать или чуть больше, а мужу ее, Василию – за пятьдесят. Может, женат Черепанов не первым браком?» На Матрене Ивановне опять было платье нерусского покроя с открытой шеей и широким вырезом на груди. В таких платьях только в Петербурхе при дворе государевом ходят. Максим, когда грамоте учился, наслушался от одного отставного, как это оно, при дворе жить, ходить во всем иноземном и на голове вместо природных волос парик носить.

Матрена Ивановна принимала Максима, без парика. Ее волосы были уложены в прическу, начесаны и припудрены. Увидев парня, она улыбнулась и глазами показала, что можно присесть.

Титов смутился, сказал, что постоит.

– Гашка, подай господину Титову стул, – крикнула сенной девушке.

Та метнулась к стене, взяла большой стул с массивной спинкой и подставила его Максиму, сказала негромко:

– Садись, в ногах правды нет.

– Ступай вон, – прикрикнула на нее Черепанова, – много воли опять взяла язык распускать. Смотри у меня!

Девушка, махнув головой, быстро выскочила из горницы.

– Ну, с чем пожаловали, Максим Федорович, или просто так, чаю испить?

– По делу, Матрена Ивановна. Оказия у нас приключилась, нашли мастера, который берется изготовить немедленно подпятный кирпич. Без него стены класть далее никак не мочно.

– Что за кирпич такой?

– С выступами для клейм, чтобы красота вся была видна. Мало, кто может делать такой кирпич.

– Ну так пусть делает, заплатим.

– Вперед деньги просит, надо, говорит, глину искать особую и обжиг делать не как для обычного кирпича.

– Ишь какой, вперед, что я Василию Яковлевичу скажу? Он страсть, как не любит вперед платить за что-либо.

– Уж мы это знаем, но тут дело такое, не купим подпятный кирпич, дело встанет и тогда контрахту будет неуправка и до зимы стены не поднимем.

– Вот даже как? И сколько денег просишь?

– Шестьдесят пять рублев к тем, что даете на стеновое строение.

– Не много ли, не лукавишь? Смотри, я проверю.

– Бог с тобой, Матрена Ивановна, разве ж мы можем тебя обмануть, не по-божески это на таком-то деле.

– И то правда.

Черепанова достала сундук-подголовник, порылась среди бумаг и достала оттуда три ассигнации по двадцать пять рублей.

– Вот тебе на все с гаком под отчет.

– Нельзя ли получить настоящими деньгами? – осторожно спросил Максим.

– Это что, не деньги?

– Деньги, но крестьянишки – народ темный. Им медь подавай, а еще лучше серебро.

– Серебро? Ишь чего захотели! Ассигнат – те же деньги, в Петербурхе давно уже никто с медью дел не имеет, платят ассигнациями.

– Так у нас тут деревня, откуда чему новому взяться, по старинке люди живут.

– Это так, – вздохнула Черепанова, – но, может, оно и к лучшему.

Максим сунул ассигнации за пазуху, расписался на листе бумажном, что и когда получил, – Василий Черепанов, хоть и болел, но за расходом всегда следил, – и хотел было идти восвояси.

– Обожди, парень! – Матрена Ивановна как обычно вильнула глазами. – Не спеши, будем чай пить, с самого Китаю привезен.

– Гашка! – снова крикнула сенную девушку. – Тащи чай с пирогами, будем гостя потчевать!

Та прибежала, принесла снедь и металлический чайник с выгнутым носиком.

– Ступай, нечего здесь шею вытягивать, – нахмурилась Черепанова, – я гостю сама налью.

Максиму было неудобно от такого внимания, он даже покраснел от волнения.

– Скажи, друг мой, – неожиданно фамильярно начала Матрена Ивановна, – ты где это грамоте научился?

– В Сольвычегодске у отставного капрала. Он с пруссаками воевал, в битвах был ранен.

– С какими такими пруссаками, тараканами, что ли? – удивленно спросила Черепанова.

– Да нет, с прусским королем Фридрихом. Мы, говорит, бивали пруссаков при Кунерсдорфе, так бивали, что те без памяти бежали. Он и в Берлине был. В отставку вышел по болезни в 1762 годе в аккурат, когда я родился. Он у нас писарем был в Сольвычегодске.

– Так вам восемнадцать? – выразительно глянув на Максима, спросила Матрена Ивановна.

– Скоро девятнадцать будет, – отвечал тот, – так вот этот капрал меня грамоте-то и обучил, спасибо родителю, не пожалел денег на сына.

– А чем еще обучил вас геройский капрал? Преподал ли он вам науку побеждать женщин? – Матрена Ивановна смотрела на парня и чуть-чуть улыбалась лукавыми глазами. Максим смутился, покраснел и опустил ресницы.

– Я не знаю, мне не до того, отцу помогаю.

– Напрасно, – Черепанова встала из-за стола, – эту науку надобно пройти каждому юноше. Особливо такому как ты, который собой хорош и грамоте обучен. Как знать, что будет. Господь сам решит, кому какое счастье иметь.

– Не пойму я вас, Матрена Ивановна! – пробормотал Максим.

– Иди уже, – махнула рукой купчиха, – непонятливый, тятьке своему расскажи, может объяснит тебе, непутевому, что к чему.

Максим Титов вышел из Черепановского дома в смятении духа. Конечно, он прекрасно понимал все намеки скучающей при больном пожилом муже купчихи. Она была красива: белые руки, шея, локон, как у императрицы, богата, такая возьмет все, что захочет. «А если она действительно захочет его, Максима, и это при живом-то муже? Грех и злодейство! Отказать немедленно, но как, от Черепановой зависит их работа и благополучие семьи!»

На дворе, он снова увидел черноволосую сенную девушку.

– Агдика, спасибо за чай! – крикнул ей через весь двор.

Та обернулась, ничего не сказала, скрылась за дверью, тут же отворила ее, выглянула, и крикнула вдогонку Максиму:

– На здоровье!




Куропатка


Кузьма Петров оказался сноровистым мужичком и наладил бесперебойную поставку кирпича на строительство церкви. Стены будущего храма стали заметно подрастать. Вскоре понадобился и подпятный кирпич, чтобы начать выкладывать клейма. Федор Титов снова сел за чертежи, чтобы точно рассчитать, сколько надобно фигурного кирпича для узора. Трудность была еще в том, что красоту клейма можно было увидеть только издали, и мелкие детали становились неважными, главным был только силуэт узора.

Максим помогал отцу, чем мог, снабжал стройку всем необходимым, вел переговоры, время от времени бывал у Черепановых.

Василий Яковлевич все никак не выздоравливал, ходил с превеликим трудом до нужного места и обратно, ел мало и неохотно, мирским не интересовался, только крестился часто и что-то шептал, обращаясь, видимо, к Всевышнему. По всему было видать, что готовится человек предстать перед Господом.

Его жена Матрена Ивановна, наоборот, деятельно вела хозяйство. Выйдет бывало на крыльцо, подбоченится и как начнет криком кричать, так все дворовые от страха кто куда бегут, лишь бы волю купчихи исполнить без промедления. Не дай бог, кто замешкался, прикажет нерадивого выпороть без промедления, и все. Матрена Ивановна теперь в Черепановских палатах стала главной хозяйкой.

Максим Титов, когда приходил к ней за деньгами, всегда норовил развлечь купчиху. То расскажет, как бабы на базаре подрались, то, как два пьяных мужика поспорили, что один из них выпьет речку Ковду, а другой Песью Деньгу, тоже речушку, приток Сухоны, только поболее Ковды. До того довыхвалялись друг перед другом, что один упал с моста в Ковду и едва не потонул. «Что ж ты ее не выпил?» – спросили его прохожие, когда вытащили бедолагу на лужок перед Сумориным монастырем. «Я бы выпил, да в горле запершило, – невозмутимо ответил пьяный мужик, – а вот этот супостат, – кивнул на второго спорщика, – ни за что Песьей Деньги не выпьет». «Это почему же?» – начал хорохориться второй пьяница. «А потому, что Ковда в Песью Деньгу впадает, и сколько ни пей, а из Ковды новая вода прибежит».

Купчиха Черепанова смеялась над рассказами Максима до слез и после того денег на строительство не жалела.

Каждый раз на дворе Титов видел и черноволосую красавицу, но та, заметив молодого парня, сразу убегала.

– Чего это она? – спросил Максим у привратника Мирона.

– А леший ее знает, – пожал тот плечами, – дикая она, алеутка, одно слово.

– И что, ни с кем слова не говорит? – снова поинтересовался Титов.

– Отчего же, она с бабами охоча покудахтать, а вот мужиков стороной обходит. Я, если честно, с большой бы радостью ее полапал: все при ней, и возраст и стать, только глазищи не как у нас, раскосые, так ведь в том и интерес. Свои-то матрены, – тут парень осекся и боязливо посмотрел по сторонам, – ну то есть, бабы, обнакновенные, а эта – другая.

Привратник расплылся в улыбке.

– Сколько ей, не знаешь, годочков-то? – спросил Максим.

– А вот давай сосчитай. Степан Яковлевич Черепанов вернулся домой с моря-окияна в 1773 году. Привез с собой эту Гашку. Ей тогда было лет десять, не более. Разумею, что сейчас ей в аккурат осмнадцать годов.

– Ты-то откуда знаешь, самому-то сколько стукнуло?

– Мне двадцать первый год пошел, мы при Черепановых давно, отец мой на Степана Яковлевича работал, теперь вот я службу правлю. Я эту Гашку с тех пор и помню. Пока Степан Яковлевич был жив, она с дворовыми не якшалась. Это уж потом стала нам ровней. И то нос воротит! Говорила такие глупости, будто у нее два отца, один будто что Степан Черепанов, а другой – их алеутский князь.

– Брешешь! – Максим Титов был удивлен без меры. – Разве ж так бывает?

– Так ей все и говорили – не бывает, у человека одна мать и отец один единокровные, вот ежели конечно второй – названный, тогда оно может быть и два.

– Точно, – хлопнул себя по лбу Максим, – Черепанов ей названный отец и есть, может, что с родным случилось, он ее и удочерил. Свои-то у него дети бывали ли?

– Были, как без них, только померли все в молодых годах, кто еще младенцем, а последний утонул в Сухоне. После того Степан-то Яковлевич в Сибирь и собрался, чтобы грусть-тоску отринуть. Мой-от тятька с ним в первый поход ходил, только на островах не был, остался на Камчатке в городе Петропавловске, приболел и на другой год вернулся назад. В те поря я как раз и родился. А Степан Черепанов еще три зимы там обретался. Возвратился богатой, степенной, записался в купечество, хоромы эти выстроил, брату своему младшему Василию подсобил торговлю начать. Живи – не хочу. Только тянуло его назад к дальнему морю-окияну, пробыл он тут лет, поди, пять, не больше, и снова в поход стал сбираться.

Тятьке моему предлагал, тот отказался, куда уж, стар для дальней дороги. Уехал Черепанов уже купцом, а не лоцманом, как в первый раз. Лет пять его не было или около того, потом вернулся и девку эту алеутскую привез. Жаль только не долго пожил.

– Это я знаю, а он церковь начал строить давно ли? Тятя мой говорил, что еще отец его подряжался на этот контрахт.

– Так, так, – замотал головой Мирон, – про церковь новую рядить начали сразу же по приезду из первого похода. Тятька мой об этом говаривал. Пока то да сё, не быстрое оно дело. Тятя рассказывал, что изначально епископ из Устюга Великого отказал в строительстве, уж не знаю, за каким лихоимством[12 - Лихоимство – слово, имевшее в старину широкое значение, от греха сребролюбия, до вымогательства.] Степан Черепанов посылал туда поминки богатые, и только года через два пришло благословение сломать старую деревянную церкву и начать строить новую. К тому времени Степан Черепанов сызнова на окиян собрался, вот и затянулось дело.

– Неправда, не из-за этого, – замотал головой Максим, – строили наши сольвычегодские мужики и мой отец тоже, основательно делали, на века, вот и небыстро. А потом, как умер Степан Яковлевич, так и вообще встало дело, на семь поди лет только сейчас и достраиваем. Я тоже вырос уже, пока церкву на Зелене возводим, а отец мой состарился.

– Вот оно как бывает, – покачал головой привратник.

Максим стал прощаться с Мироном, как вдруг снова увидел черноволосую Агдику, она с корзиной собиралась в город.

Он вышел за ворота к реке, подождал, пока девушка повернет от Черепановских палат к церкви, чтобы тропкой через скошенную пойму Песьей Деньги короткой дорогой добежать до торговой площади, и окликнул ее.

– Агдика, обожди!

Девушка обернулась, узнала Максима, наклонила голову, посмотрела оценивающе.

– Кин асах тат? – спросила Максима по-своему.

– Не понимаю, – замотал головой смущенный Титов.

– Как тебя зовут? – по-русски повторила Агдика и засмеялась.

– Максим Федоров сын Титов, – отрапортовал парень.

– Максим асахтакук[13 - Меня зовут Максим – алеут.], надо говорить, – захохотала девушка.

– Зачем?

– Чтобы я тебя понимала.

– А разве ты по-русски не понимаешь?

– Понимаю.

– Так зачем же тогда по-вашему?

– Мне по-нашему приятнее, у нас говор, как море. Скажи мне: «Асхудгим амгихси»[14 - Ты красивая девушка – алеут.].

Максим повторил незнакомые звуки, чуть не сломав язык.

– А что это значит?

– Ты сказал, что я красивая девушка.

– Когда? – покраснел парень.

– Да только то, это по-нашему, по-алеутски.

– Значит, так и есть, – стряхнув с себя робость, кивнул головой Максим.

– Канан гудахтахт?[15 - Сколько тебе лет – алеут.] – снова спросила девушка.

– Смеешься? – нахмурился Титов-младший.

– Сколько тебе лет, спрашиваю?

– Мне осмнадцать, – ответил парень, – а тебе?

– И мне столько же.

– А что не замужем, красавица? – вдруг осмелел Максим.

– Приданого нет, кому я без приданого нужна? – вдруг неожиданно серьезно ответила Агдика.

– У Матрены Ивановны попроси, чай, не чужая.

– Ничего у нее просить не буду, амайкнал[16 - Плохой – алеут.].

– Переведи.

– Плохая она!

– Почему? Она щедрая, смотри, сколько на церковь дает.

– Душа у нее чернее черного, вот и дает, думает купить себе прощение, не получится!

– Что ты такое говоришь, Агдика!

– Знаю, что говорю.

– Можешь рассказать?

– Зачем тебе?

– Ну я же сказал, что ты красивая, я должен знать, кто обидел красивую девушку.

– Когда отец умер, в доме она стала хозяйкой.

– Так что же с того? Она законная жена Василия Яковлевича, он наследовал брату!

– А я – дочь Степана Яковлевича!

– Обожди! Ты же – алеутка?

– Да, мой отец был тоён[17 - Вождь у алеутов.] на острове Атту, когда пришли касакас[18 - Русские – мн. число, ед. число – касака.].

– Кто такие касакас?

– Русские.

– Они обижали ваших?

– Да, давно, их было много, наших мало. Им нужны были меха и женщины. И тогда наш Бог сказал: «Дайте им то, что просят. Подчинитесь касакас и они пощадят алеутов. С пор наши знают, касака всегда прав, ему надо служить, у него порох и ружья, против них стрелы и копья не сладят».

Максиму стало не по себе, он представил, как промысловики, вооружившись ружьями и копьями, убивают алеутов, отбирают шкуры пушных зверей и женщин для утехи. Нет, он не мог даже предположить, что богобоязненные мореходы могут так себя вести.

– И Степан Черепанов убивал ваших?

– Нет, отец не убивал, он давал железные копья за шкуры, бусы давал, серьги.

– Почему ты называешь его отцом, ведь твой отец – вождь?

– У меня два отца.

– Так не бывает.

– У нас бывает.

– Не верю, – покачал головой Максим, – это против Бога.

– Там на островах свои Боги. Они разрешили.

– Что разрешили?

– Дать касакас шкуры и женщин.

– Зачем?

– Чтобы касакас не убивал алеутов.

– Знаешь, Агдика, я совсем запутался, скажи мне еще раз, кто твой настоящий отец?

– У меня два отца, когда Степан Черепанов приехал к нам на остров Атту, отец дал ему в жены мою мать, когда он уехал, родилась я. Поэтому у меня два отца.

– Ах вот оно что, – растерянно произнес Максим, – а Степан Яковлевич знал, что ты – его дочь?

– Знал, конечно, он приехал снова, когда мне было пять лет, и мой отец сказал: «Это твой второй отец, ты должна почитать его, как меня».

– Скажи, Агдика, а почему тогда ты тут, в Тотьме?

– Отец был храбрый, он пошел на медведя и убил его. Но медведь тоже был храбрый и ранил когтями отца. Он не мог идти дальше, ждал помощь, ел медведя. Когда люди нашли его, он был уже мертв. Когда снова приехал Степан Черепанов, моя мать просила его забрать свою дочь с собой.

– И он увез тебя в Тотьму?

– Сначала на Камчатку, потом в Китай, а потом сюда, долго ехали, полгода, может быть, и больше, я не помню, мне было десять лет.

– Подожди, Степан Черепанов уехал из Тотьмы в 1768 году, а вернулся в 1773. Все эти годы он ловил зверя на островах и жил рядом с вами?

– Он уезжал на дальние острова и возвращался много раз на Атту.

– И когда он приезжал, твоя мать снова была его женой?

– А как же еще? Так велели Боги.

– Ты – православная, крестилась?

– Крестилась, но я не понимаю вашей веры, ваш Бог мне чужой.

– Ты не должна так говорить.

– А как мне говорить? Я просила его помочь, когда умер отец.

– Которого медведь задрал?

– Нет, который Степан Черепанов. Но ваш Бог не услышал меня и теперь я во власти Матрены Ивановны. Я прислуга у нее, у меня нет ничего, хотя отец говорил, чтобы его брат кормил меня, одевал, а как придет время замуж – дал бы приданое. У нас девушки рано выходят замуж, моя мать в это время имела уже троих детей, а я все еще в девках.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66719442) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Место на границе с Китаем, центр торговли в XVIII в.




2


Купцом.




3


Бечевник – дорога или тропа по берегу реки.




4


Плинфа – старинное название кирпича.




5


Скидку.




6


Ассигнат, ассигнация – бумажная денежная единица.




7


Пуд – 16 кг. Полтора пуда – около 25 кг.




8


Лот – единица веса, 12.79 гр, вес монеты 5 копеек 1763–96 гг. около 50 гр.)




9


Пятиалтынный – 15 копеек.




10


Изуфренный – красивый, сложной конфигурации – диалект.




11


Здравствуйте – алеут.




12


Лихоимство – слово, имевшее в старину широкое значение, от греха сребролюбия, до вымогательства.




13


Меня зовут Максим – алеут.




14


Ты красивая девушка – алеут.




15


Сколько тебе лет – алеут.




16


Плохой – алеут.




17


Вождь у алеутов.




18


Русские – мн. число, ед. число – касака.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения